Семейное дело

«А тебе? — тихо спросила она. — Тебе очень хорошо?»

И тогда Нина заплакала. Здесь она могла позволить себе это. Она плакала, а Ольга гладила ее по светлым волосам.

«Так что же случилось?»

Размазывая кулаками слезы, словно пытаясь втереть их обратно в глаза — это выходило у нее как-то очень по-детски, — Нина рассказала о сегодняшнем разговоре с Нечаевым.

«Ну и что? — удивленно спросила Ольга. — Ему ведь только дожди снятся? Успокойся, пожалуйста. Мы с тобой тысячу раз говорили об одном и том же и ни о чем не договорились. Ну, ждешь ты его год, и еще год прождешь, а потом что?»

«Еще год», — сказала Нина.

«Так не должно быть, девочка! Человек не имеет права быть все время один да один… Я не знаю, может, ты святая какая-нибудь, но подумай сама — он же… он же не просто бросил тебя. Он тебя предал».

«Бросил, предал… — сказала, все еще всхлипывая, Нина. — Какая разница? А я вот чувствую — ничего другого у меня уже не будет. Понимаете, не может быть… Знаю, ругаю себя: дура ты, дура — и все равно… Я, конечно, не права?»

Этот разговор был продолжением или, вернее, повторением многих похожих, и Ольга знала, что переубедить Нину невозможно. Каждый человек по-своему носит свою беду. Когда-то она рассказала Нине о Дмитрии, о той потрясенности и опустошенности, которые пришлось пережить, да, все это она знает, сама перенесла. Нина знала и другое: потом Ольга вышла замуж и куда-то уезжала с мужем, но это было все, что она знала. Однако тетя Оля, в сущности единственный на всем свете родной человек, почему-то не пускала ее в эти годы своей жизни. Расспрашивать было неудобно. Нина пыталась догадаться почему. Почему она никогда не расскажет о своем муже? Если она была счастлива, то боится огорчить меня? А если несчастлива — не испугать этим призраком второй неудачной любви?

Уже стемнело, Нина спросила, можно ли ей остаться.

«Ну конечно, девочка! Зачем ты спрашиваешь?»

В комнате поставлена раскладушка (Ольга купила ее специально для Нины) и потушен свет, только от уличного фонаря желтый квадрат лежит на потолке.

«Скажи, ты уже привыкла к тому, что все время одна?»

«Я не одна… Кругом люди. Вы».

«Ты говоришь не о том, и я спрашиваю не о том. Если ты привыкла — это плохо, Нина. Так можно и зачерстветь. Встретишь хорошего человека, он тебя полюбит, а ты не ответишь. Не сможешь ответить… И одним горем на земле больше».

Эта мысль поразила Нину, и она приподнялась на своей раскладушке, глядя на белеющее в темноте лицо Ольги.

«А вы? А вы… тогда… когда встретили своего мужа? Почему вы никогда не рассказывали мне о своей жизни?»

Ольга не отвечала долго. Она словно раздумывала — надо или не надо рассказывать о том, что когда-то, очень давно, словно уже в другой жизни, случилось с ней.

«Ты хочешь, чтобы я рассказала?»

«Да».

«Ты можешь не понять, девочка. Там все было хорошо и… странно. Я ведь тоже думаю, думаю, думаю… Ведь у каждого человека по-своему, верно?»

Теперь уже не ответила Нина. Она замерла. Ей казалось, что вот сейчас перед ней откроется что-то такое, что перевернет ее представления о жизни. Ведь она, тетя Оля, человек, которого Нина любила с детства, не могла поступить худо.

Это было не любопытство одной женщины к жизни другой. Сейчас для Нины было необходимостью знать все. Все! Потому что тогда она сама, возможно, сможет понять себя…

Тем летом Ольге казалось, что Большой город поразила странная эпидемия. Пожалуй, не было ни одной улицы, где бы что-то не делали: рыли траншеи, меняли трамвайные пути, выковыривали из мостовой старую брусчатку. Повсюду высились горы песка, по ночам город полыхал огнями электросварки, в знойном июльском воздухе неподвижно стоял запах расплавленного асфальта. Ходить по городу было трудно, и Ольге приходилось давать здорового кругаля, чтобы попасть с работы домой, в общежитие, или прыгать с одной горы вывороченного песка на другую, если опаздывала на завод.

И на заводе тоже рыли, рыли, рыли, завезли трубы — будут давать большой газ, как писали в заводской многотиражке, и к цеху приходилось пробираться по гулким дощатым мосткам. Однажды она не выдержала. Экскаватор остановился почти у самого цеха, и Ольга спросила у экскаваторщика:

«Вы что здесь ищете? Клад?»

Немолодой человек засмеялся сверху, из кабины:

«А что? Вдруг найду? Бывали же такие случаи».

То лето оказалось на редкость жарким и душным, с частыми ночными грозами, не приносившими облегчения, и Ольга завидовала девчонкам, которые ушли в отпуска, разъехались кто куда — одни на Юг, другие «тарзанить» в турпоходах, третьи — к родным в деревню. Под стеклянной крышей цеха, в кабине крана было просто невыносимо. Она раздевалась, благо снизу не очень-то видно. Пот заливал лицо. После смены она уже еле двигалась и, только выйдя из душевой, словно бы оживала сызнова.

Девчонки звали ее с собой, но она не могла уйти в отпуск. Июнь — последний месяц квартала, и, когда в цехе составляли график отпусков, кто-то сказал:

«Мыслову не пускать, мы без нее и без Кулябиной зашьемся».