Семейное дело

Ильин не возражал и кивнул Эрпанусьяну: замени. Но, добавил он, сами понимаете, какой завтра день. Дело не в гостях, конечно, а в роторе. Отливка должна пройти без сучка без задоринки. Он повернулся к Малыгину, тот, как всегда, чуть заметно кривил губы.

— У меня все готово, — торопливо, пожалуй, даже слишком торопливо сказал Малыгин, словно предупреждая вопрос начальника цеха.

Когда оперативка окончилась, Ильин попросил Воола остаться и протянул ему три бумажки — три извещения из вытрезвителя, присланные на завод. Неделю назад, после получки, трое формовщиков провели ночь в этом заведении. Воол неторопливо прочитал извещения и вздохнул:

— От тебя хороших новостей не узнаешь.

Он называл Ильина на «ты» и по имени; Ильин говорил ему «вы» и обращался только по имени-отчеству. Все-таки пятнадцать лет разницы в годах! Воолу было уже пятьдесят семь, два года назад он вышел на пенсию, но его неизменно избирали в партбюро, и лет десять, пожалуй, он был бессменным секретарем. Сорок лет в этом вот цехе! Прошел от шишельника до начальника смены. Каких только людей не повидал, каких только событий не помнил! Плотный, седой, с мягким лицом, он почему-то напоминал Ильину сельского учителя — в его представлении сельский учитель должен быть именно таким.

— Ну так что, Эдуард Иванович, снова воспитывать будем? У меня здесь в «день дисциплины» так перегаром разит, что за неделю не проветрить. Говорим, убеждаем, наказываем, летом отпуска не даем, тринадцатой зарплаты лишаем, очередь на квартиру отодвигаем, а копните в земле на формовочном — пустые бутылки зарыты.

— Чего же ты предлагаешь?

— Освобождаться надо, — зло сказал Ильин. — Ничего! Мы при социализме живем, безработицы у нас нет. Найдут другую работу.

— И пусть другие с ними возятся, да? — спросил Воол.

— Да, Эдуард Иванович. Наверно, есть такие профессии, где выпивка допустима. У нас — недопустима, сами знаете. Сколько отливок гоним обратно в ШЭП, на переплавку, только потому, что у кого-то руки с похмелья дрожали.

Сейчас он будет возражать, подумал Ильин. Будет говорить о наших недостатках в воспитании, — сельский учитель.

— Это и наши с тобой недостатки в воспитании, Сережа, — сказал Воол.

Он не понял, почему вдруг улыбнулся Ильин, — улыбка была короткой, тут же лицо Ильина снова стало хмурым, даже злым.

— Как член бюро я прошу вас на первом же заседании поставить мое сообщение.

— Так ведь ежели ты начнешь жать, — глядишь, и поругаемся, — спокойно сказал Воол. — У тебя что, какие-то соображения есть? Поделись, хотя бы вкратце…

— Нет, только на партбюро, — сказал Ильин. — У меня, кроме соображений, сейчас вот где завтрашняя отливка сидит. А тут еще гости и секретарь обкома.

— Я пойду, — сказал, поднимаясь, Воол. — Погуляю по цеху.

Это было его любимое выражение и любимое дело; Несколько часов в день — утром, днем, а то и ночью, в разные смены — Воол отправлялся «гулять по цеху» и говорил об этом так, как будто речь шла о прогулке по парку. Но Ильин, да и все, знали, что значили для Воола эти «прогулки». Подойдет к одному, другому, пятому, десятому — разговоры при этом самые разные, начиная от домашних дел и кончая здешними, цеховыми, — и все это мягко, ровно, за что, должно быть, Воола и любили. И Ильин тоже любил Воола, но, называя его про себя сельским учителем, все-таки злился. Вот с Левицким они и впрямь были два сапога пара! Ильина раздражала мягкость секретаря партбюро. Когда-то он сказал об этом Левицкому, и тот, по обыкновению вздохнув, ответил: «Знаешь, Сережа, все вы, молодые, авторитетом власти хотите брать. А Эдуард Иванович авторитетом души берет». Ильин не мог и не хотел принять это объяснение. Он даже чуть обиделся на Левицкого: что ж, значит, я бездушный, так выходит? «Ты замотанный, — сказал Левицкий. — У нас с тобой нет времени в людей поглядеть».

Нет уж, на партбюро он прямо скажет, что надо очищать цех. Сделать так, чтоб человек, вызванный в дисциплинарный день, расписывался в специальной книге, что предупрежден и что второго вызова уже не будет, а будет обращение администрации в цехком с просьбой об освобождении такого-то товарища. И не только за выпивку. За технологические нарушения тоже.

Ладно, хватит думать об этом. Завтра будет нелегкий день…

Еще тогда, когда Генка Усвятцев посвящал Сергея в тайны профессии третьего подручного, он сказал: «Хочешь добрый совет? Приходи раньше минут на двадцать. Костя очень не любит, когда шихтари валят в корзину всякое дерьмо». Он не сразу разобрался, что такое «дерьмо», не все ли равно, чем загружать печь. «Приглядывай, приглядывай, — многозначительно посоветовал Генка. — Посмотри, среди бегущих первых нет и отстающих». Он всегда приговаривал что-нибудь такое, кстати или некстати. Но Сергей и на этот раз ничего не понял.