Семнадцать мгновений весны

ПАСТОР. Нет, и ничего не скажу, ибо, спасая одну жизнь, неизбежно погублю другую. В такой бесчеловечной борьбе активное действие приведет лишь к новой крови. К сожалению, это путь пассивный. Если бы я знал другой путь...

ШТИРЛИЦ. Скажите, а если бы к вам обратились люди — враги, безумцы — с просьбой поехать, ну, скажем, в Швейцарию, в Швецию и стать посредником, передать письмо... Вы бы согласились?

ПАСТОР. Посредничество между людьми угодно богу. Следовательно, оно является для меня состоянием естественным. Единственное условие, которое я для себя при этом ставлю, — чтобы это посредничество вело к добру и осуществлялось добрыми средствами.

ШТИРЛИЦ. Ну, что ж... Спасибо за интересную беседу, пастор. Здесь не принято так заканчивать допрос, но, что поделаешь, — мне действительно было приятно беседовать с вами. Не понимаю, правда, почему такой человек, как вы, столь убежденно проповедует пассивность? По-моему, пассивность хуже предательства.

ПАСТОР. К сожалению, иной путь ведет к еще большему кровопролитию...

ШТИРЛИЦ. Разве? Может, разумнее бороться за то, чтобы кровь вообще перестала литься? Чтобы люди перестали убивать друг друга. Впрочем, мы углубились в чистую теорию.

ПАСТОР (задумчиво). Когда после допроса арестованный благодарит за интересную беседу... Тем не менее, благодарю.

Затемнение

Ночь. Тишина — бравурных маршей не слышно. В такое позднее время радио не работает. По авансцене медленно идет усталый ШТИРЛИЦ. Навстречу ему спешит штурмбанфюрер СС ГРЕТА ДОРФ. Это цветущая женщина лет тридцати—тридцати пяти. На ней хорошо сшитый черный гестаповский мундир.

ШТИРЛИЦ. Хайль Гитлер! Кончится тем, что вы похудеете, Грета. Вы хоть знаете, который теперь час?

ДОРФ. Знаю. Около трех.

ШТИРЛИЦ. Около трех? Счастливые люди те, кто может вольно обращаться со временем. Пожелайте мне спокойной ночи: хотите верьте, хотите нет — иду спать.

ДОРФ. Много бы я дала, чтобы завалиться сейчас под перину. А уж если с вами...

ШТИРЛИЦ. Деточка, я — старый седой человек...

ДОРФ. Неужели вы только поэтому делаете вид, будто не замечаете, что я в вас влюблена!

ШТИРЛИЦ. Скажите еще, что вам снятся мои седины.

ДОРФ. Скажу. Больше всего мне нравятся именно седые мужчины.

ШТИРЛИЦ. Ладно, к моим сединам мы еще вернемся. Спешите, а то шеф будет гневаться.

ДОРФ. Постарайтесь увидеть меня во сне.

ШТИРЛИЦ. Обязательно!

(Гаснет свет, и сразу же, еще в темноте, мы слышим знакомый диалог. Это работает МЮЛЛЕР. Еще и еще раз он прокручивает пленку, на которой записана сцена допроса Штирлицем пастора Шлага. Тут же в кресле — ГРЕТА ДОРФ.)

4. Кабинет Мюллера

МЮЛЛЕР (выключая магнитофон). Ну, что скажете?

ДОРФ. Интересно.

МЮЛЛЕР (добродушно). «Интересно»! Это — работа. Это высший класс. Это профессионализм! Завидую Шелленбергу — мне бы хоть одного такого! Все вы вместе взятые не стоите одного Штирлица!

ДОРФ. К сожалению, мне как подчиненной не позволено отвечать на такого рода замечания.

МЮЛЛЕР. Ладно, ладно... Извиняюсь! Но пастор-то, а? Развалился!.. На глазах! А мы так умеем? Переломать кости — пожалуйста, ликвидировать — того проще! А вот чтобы тебе сказали «спасибо» после допроса — такого не припоминаю... Тьфу, черт, башка раскалывается... Затылок трещит, это от давления, не иначе!

ДОРФ. У меня тоже дико болит голова. Мечтаю о семи часах сна. Не думаю, что пытка бессонницей такая страшная штука.

МЮЛЛЕР. Что вы в пытках понимаете?

ДОРФ. Ну, все-таки!..

МЮЛЛЕР. Так вот, фрау Дорф, знаете для чего я вас вызвал? Тут какая-то непонятная каша заваривается. Меня сегодня пригласил Кальтенбруннер. Все они фантазеры, наши шефы... У них нет конкретной работы, а давать руководящие указания каждый умеет... Понимаете, у него вырос огромный зуб на Штирлица.

ДОРФ. На кого?!

МЮЛЛЕР. Да, да, на Штирлица. Единственный человек в разведке Шелленберга, к которому я относился с симпатией. Не лизоблюд, спокойный, без истерики и без показного рвения. Не очень-то я верю тем, кто вертится вокруг начальства и выступает без нужды на митингах... Болтуны!.. А он молчит. Я люблю молчунов... Если друг молчун — это друг. Ну, а уж если враг — так это враг. Я таких врагов уважаю...

ДОРФ. Это недоразумение. Я знаю Штирлица восемь лет... Я видела его под бомбами — он высечен из кремня и стали.

МЮЛЛЕР (морщась). Что это вас на эти... эпитеты потянуло? Оставьте их нашим партийным бонзам. Мы, сыщики, мыслить должны элементарно — «он встретился», «она сказала», «он передал»... Вы что, не допускаете мысли...

ДОРФ. Нет. Я не могу поверить, что Штирлиц...

МЮЛЛЕР. Я тоже.

ДОРФ. Я думаю, вам будет легко разубедить Кальтенбруннера.

МЮЛЛЕР. А зачем его разубеждать? В конце концов, Штирлиц не из нашей конторы!

ДОРФ. В чем его хотя бы обвиняют?

МЮЛЛЕР. Ни в чем конкретно. Просто Штирлиц был в Кракове, а Краков сдали русским, не уничтожив, как задумал Кальтенбруннер. Арестовали физика Рунге, а Штирлиц до сих пор не заставил его открыть свои связи... Я-то понимаю Штирлица...

ДОРФ (волнуясь). Но что же делать?

МЮЛЛЕР. А вы посоветуйте.

ДОРФ. Лично я считаю, что следует быть до конца честным перед самим собой.