Шихуа о том, как Трипитака великой Тан добыл священные книги

Китай на протяжении своей долгой, многовековой истории имел разного рода контакты с целым рядом стран, в том числе со страдами Запада, откуда он заимствовал многое для своей культуры. Заимствование бывало и прямым, и опосредованными, кроме того, китайская культура, воспринимая новое, всегда решительно трансформировала его, приспосабливая к традиционным нормам китайской жизни. В Китае при его долгих и тесных связях (торговых, религиозных, культурных) с Индией[261] «Рамаяну», конечно, знали. Известны ранние китайские версии «Сказания о Раме», а именно «Джатака о Безымянном царе» переведенная в III в., и «Нидана о царе Десять услад», переведенная в 472 г. Это переводы, выполненные с оригиналов на санскрите или пали (ныне утерянных), которые входят в состав китайской Трипитаки[262]. Известно также, что уже в III в. зафиксирована китайская транскрипция фамилии автора «Рамаяны» - легендарного мудреца Вальмики, а позднее (IV в.) появился и китайский перевод названия «Рамаяны» - Ломаяньшу («Книга - Рамаяна»[263]), при этом следует иметь в виду, что «Рамаяна» сложилась и бытовала в Индии на протяжении веков в устной традиции и только III-IV вв. явились периодом ее окончательного оформления и записи[264]. У Сяолин приходит к выводу о том, что «в древности китайцы знали "Рамаяну", но знавших ее было немного»[265]. Сейчас, конечно, трудно судить о степени знакомства древних китайцев с «Рамаяной», но совершенно очевиден факт, что в буддийских кругах, где родилось шихуа, она была известна. Поэтому неудивительно, что имение в произведении буддийском некий безымянный автор (рассказчик) впервые соединил судьбу одного из выдающихся буддийских паломников Китая с судьбой знаменитой индийской обезьяны. У Сяолин строит свои рассуждения, исследуя упоминания «Рамаяны» в сочинениях китайского буддийского канона, их оказывается не так уж много. Но он упускает из виду, что сюжет путешествия Трипитаки, связанный с образом обезьяны, зародился в сфере простонародного буддизма, повидимому, в среде рассказчиков буддийской тематики, и здесь надо учитывать также возможность устного проникновения «Рамаяны» в Китай[266]. Она была широко распространена в странах Азии - в Индонезии, Лаосе, на Филиппинах; известны тибето-монгольские, хотанская (согдийская, IX в.), а также народные индийские версии «Сказания о Раме»[267].

В Китай на протяжении многих веков прибывали не только официальные посольства. Туда шли купцы и монахи, с ними вместе приходили иноземные исполнители - танцоры, музыканты, акробаты, фокусники. В столице танского Китая Чанъани, например, а также в других городах имелись кварталы, где они селились. Это и была та живая, неортодоксальная стихия, через которую «Рамаяна», как и другие сюжеты литературы западных стран или элементы их культуры, тоже могли попасть в Китай[268].

Обезьяна в китайской литературе была известна до шихуа как персонаж отрицательный, а вот роль помощника и защитника, в которой она предстает в шихуа, оказалась новой, до тех пор неизвестной. Представляется возможным предположить, что знакомый образ белой обезьяны[269] - персонаж отрицательный - был как бы дополнен в китайской литературе[270] образом обезьяны-странника - персонажем положительным, помощником, обладающим волшебной силой, который способен справляться с трудностями, чинимыми силами зла главному герою.

Что касается белой одежды обезьяны-странника, то, по-видимому эта деталь образа связана с китайской[271] символикой стран света (ср. дух Белого тигра в облике женщины в белых одеждах). К тому же представляется возможным предположить что здесь мы имеем дело с заимствованием. В «Жизнеописании» рассказывается, что перед тем, как родиться Сюань-цззану, его мать во сне увидела, что ее сын «в белой одежде отправляется на Запад» (бай и си цюй, с. 222в). По нашему мнению, в обоих случаях «белая одежда» - явление одного порядка, это символическое изображение направления движения героев. Однако в шихуа этот символ более активен. Он является своего рода знаком нового персонажа, ибо это единственная черта его внешнего облика, отмеченная автором, поэтому и воспринимать ее мы предлагаем как первый из символов Запада в повествовании (что дополнительно подчеркивается сообщением о том, что новый персонаж «шел как раз с востока»).

Исследователи отмечают в обезьяне-страннике и черты буддийского (индийского) влияния - отсутствие у нее имени (китайские монахи сразу же дают ей прозвание); упоминание цифры «84 тысячи», имеющей в Индии значение множество, положительное отношение к обезьянам, как существам, не приносящим зла[272]. Кроме того, необходимо отметить, что включение обезьяны в сюжет добывания сутр приводит к тому, что в шихуа явно намечается аспект «буддизации» персонажа