Сибилла

— Но почему же потерял? — печально, но всё же ласково заметил Эгремонт. — Отчего бы нам не остаться друзьями?

— О сэр! — Голос Сибиллы зазвучал надменно. — Я из числа тех, кто считает, что пропасть непреодолима. Да, — прибавила она, чуть заметно, но с необычайной грацией разводя руками и слегка отворачиваясь от Эгремонта, — совершенно непреодолима.

Порой душевное смятение напоминает стихийное бедствие, когда всё вокруг словно становится с ног на голову и обращается в хаос, но нередко именно в эти минуты небывалого волнения, как и во время самой настоящей битвы, возникает какое-то новое ядро порядка, какой-нибудь новый поведенческий импульс; он развивается сам собой, сдерживает, усмиряет и приводит в гармонию стихии и страсти, которые, казалось бы, угрожали одной лишь утратой надежд и гибелью. Так произошло и с Эгремонтом. Секунду он в отчаянии смотрел на девушку, отделенную от взаимопонимания стеной предрассудков и убеждений, более прочной, чем все остальные сословные барьеры. Секунду, всего лишь секунду смотрел он на нее, и то была поистине секунда отчаяния. В его истерзанной душе обнаружились силы, которые были так необходимы в этой ситуации. Даже присутствие Джерарда, при других обстоятельствах непременно смутившее бы его, не смогло бы ему помешать — но как раз в эту секунду дверь отворилась и в комнату вошел Морли в сопровождении какого-то человека.

Глава девятая

Морли немного оторопел, узнав Эгремонта, а затем вместе со своим спутником подошел к Джерарду и сказал:

— Это мистер Хаттон, мы говорили о нем вчера вечером; утверждает, будто он ваш старинный знакомый.

— Точнее сказать, вашего бедняги отца, — поправил Хаттон; он пристально осмотрел Джерарда ясными голубыми глазами, а затем прибавил: — Он оказал мне большую услугу, когда я был молод; едва ли кто-либо способен такое забыть.

— Никому и не следует, — кивнул Джерард, — только вот память такого рода, как мне довелось убедиться, немалая редкость. Что до меня, я вас прекрасно помню, Баптист Хаттон, — прибавил Джерард, разглядывая гостя почти столь же пристально, как изучали его самого. — Рад слышать и видеть воочию, что мир был к вам благосклонен.

— Qui laborat, orat^{496}, — отчеканил Хаттон, — таков благословенный завет нашей святой Церкви, и я смею верить, что мои молитвы и бдения были приняты благосклонно, ибо в свое время я основательно потрудился. — Произнося эти слова, он повернулся, как бы обращаясь к Сибилле.

Девушка смотрела на него с немалым любопытством: в свои юные лета она уже много раз слышала это загадочное имя, и оно вызывало у нее так много неясных высоких надежд, к которым примешивалась малая доля сомнений, мрачных предчувствий и противоречивых мыслей. Внешне Хаттон мало отвечал тем лестным фантазиям, которым Сибилла время от времени позволяла себе предаваться. Внешность этого человека располагала к себе: его привлекательное умное лицо сияло искренностью и даже великодушием; некогда пышные каштановые волосы, всё еще длинные, хоть и заметно поредевшие, были уложены так, чтобы скрыть лысину; одет он был очень просто, но с исключительным вкусом и опрятностью; спокойные и обходительные манеры и приглушенный голос только усиливали благоприятное впечатление, которое он неизменно производил с первых же минут знакомства.

— Qui laborat, orat, — с улыбкой повторила Сибилла, — это исключительное право народа.

— Частью которого являюсь и я сам, — с поклоном ответил Хаттон (он прекрасно помнил, что говорит с дочерью чартиста).

— Но разве их усилия можно сравнивать с вашими? — спросила Сибилла. — Неужели ваша жизнь — это тяжелый безропотный труд, в котором так много духовной красоты и добродетели, что, как гласит прекрасный завет нашей Церкви, он по праву объединяет в себе силу и мощь молитвы?

— Уверен, что любой труд, который будет полезен для вас, не вызовет недовольства с моей стороны, — произнес Хаттон; затем, вновь повернувшись к Джерарду, он отвел его в дальний угол комнаты, и в скором времени они уже горячо беседовали. Морли тут же подошел к Сибилле и вполголоса заговорил с ней. Эгремонт, совершенно растерянный, тоже шагнул в ее сторону, чтобы попрощаться. Она поднялась и довольно церемонно ответила на его слова, затем немного помедлила — черты ее лица стали мягче — и протянула руку, которую он на мгновение задержал в своей, после чего вышел.