Сибилла

Во время забастовки в Ланкашире народ особо не разбойничал, разве что ограбил несколько продовольственных лавок; опустошали их в основном мальчишки, которые, можно сказать, в общем и целом вели честную борьбу с жертвами своих налетов. Люди умоляли дать им средства к существованию и нередко объединялись в большие группы — но даже тогда их речи были сдержанны и почтительны, им легко было угодить, и они всегда оставались благодарны. Однажды утром, к примеру (автор и сам был тому свидетелем), двухтысячная толпа вышла из промышленного городка в Ланкашире, где забастовка продолжалась уже какое-то время и заметно давала о себе знать, и отправилась навестить одного крупного помещика по соседству. Люди чинно вошли в парк — мужчины, женщины, дети — и, расположившись в непосредственной близости от дома, послали делегатов доложить о том, что народ голодает и просит помощи. Владелец имения в ту пору отсутствовал, так как был призван исполнить свой гражданский долг, к чему его обязали беспорядки в стране. Его жена, у которой хватило решимости в данной ситуации (хотя в доме находились маленькие дети, и это могло заметно усилить ее женские страхи), лично приняла делегатов; сказала им, что конечно же не готова сразу накормить всех желающих, однако, если они обещают поддерживать порядок и вести себя благопристойно, она позаботится о том, чтобы их потребности были удовлетворены. Они дали ей честное слово, после чего расположились на стоянку и принялись терпеливо ожидать, пока завершатся приготовления. В соседний город отправили телеги за провизией, егеря подстрелили что смогли, и через несколько часов люди были накормлены без каких-либо затруднений и без малейшего нарушения ими же организованного порядка. После этого делегаты вновь явились к хозяйке выразить благодарность и, так как сады этого имения были местной достопримечательностью, испросили разрешения прогуляться по ним, пообещав, что ни один цветок не будет сорван и ни один плод не пострадает. Разрешение было дано, и толпа, выстроившись в колонны, в каждой из которых был старшина, подчинявшийся, в свою очередь, руководителю всего предприятия, прошла по прекрасному саду, что принадлежал прекрасной хозяйке. Они даже заглянули в теплицы и парники, где выращивался виноград. Они не вытоптали ни одной клумбы, не сорвали ни одной виноградной грозди — и, покидая угодья замка, возгласили троекратное «ура!» его честной смотрительнице.

«Чертовы коты» и их сторонники были настроены иначе, нежели благовоспитанные повстанцы из Ланкашира. Они крушили и грабили. Обыскивали дома и выносили всё ценное. Разоряли погреба. Провозглашали пекарей врагами простого народа. Экспроприировали без разбора склады всех заводских и казенных лавок. Били окна, выламывали двери. Портили газовое освещение, чтобы по ночам города оставались во тьме. Штурмом брали работные дома, сжигали на рыночной площади налоговые книги^{618}. Велели устроить массовую раздачу ломтей хлеба и свиной грудинки для черни. Хохотали и предавались веселью посреди пожаров и грабежей. Короче говоря, они бесчинствовали и бунтовали; полиция не могла оказать им сопротивление, войск поблизости не было, весь округ находился во власти мятежников; прослышав о том, что батальон из Колдстрима^{619} направляется к ним на поезде, Епископ приказал разрушить все железные дороги, и, если бы «чертовы коты» не были слишком пьяны для того, чтобы выполнить его приказ, а сам Епископ еще не настолько захмелел, чтобы повторить его, вполне может статься, что этот грандиозный подрыв путей сообщения в самом деле имел бы место.

Читатель, вероятно, помнит казенную лавку Диггса? А мастера Джозефа? Так вот, там развернулась жуткая сцена. У девушки из Водгейта, той самой, со спиной как у кузнечика, прихожанки баптистской церкви, что вышла замуж за Туммаса (который много лет был учеником Епископа и оставался его пылким сторонником, хоть тот однажды и раскурочил его ученическую голову), был отец; он много лет работал на участке Диггса и страдал от невыносимых притеснений со стороны нанимателя, а сейчас прочно прописался в его безжалостной долговой книге. Девушка с детства была наслышана о том, что Диггс — угнетатель и деспот, и внушила уверенность в этом своему мужу, который не терпел тирании нигде, кроме Водгейта. И вот как-то утром Туммас вместе с женой и с несколькими верными товарищами отправился в лавку Диггса, чтобы разобраться с продуктовой книжкой своего тестя. Слух об их намерениях быстро распространился среди тех, кто был также заинтересован в этом деле. Стояло чудесное летнее утро, до полудня оставалось еще около трех часов; лавка была закрыта; по правде сказать, она и не открывалась с тех самых пор, как начались беспорядки; все нижние окна жилища были затворены, зарешечены и заперты на засовы.

Собралась толпа женщин. Там были миссис Пейдж и миссис Пранс, старая дама Тодлз и миссис Маллинс, Лиза Грей и миловидная дама, которую так влекло общество, что она полюбила даже бунт.

— Мастер Джозеф, говорят, на север подался, — сказала миловидная дама.