Силуэты театрального прошлого. И. А. Всеволожской и его время

Всеволожской был довольно тонкий ценитель музыки, сам недурно играл на рояле и был знаком с иностранным оперным репертуаром. Русская опера в столицах расцветом своим в [18]80-х годах всецело обязана Ивану Александровичу. Закрытие итальянской оперы, увеличение хора и оркестра русской оперы, с повышением окладов хористов и музыкантов – дело реформы Всеволожского. Вместе с этим розыск оперных артистических сил в России и за границей и всяческое поощрение русской композиции привели к небывалым результатам. Спрос на русскую оперу в столицах привел к ажиотажу, большему, чем прежний спрос на итальянскую оперу. До некоторой степени спрос этот подогревался открытием на русскую оперу абонемента, ранее не существовавшего.

В русском репертуаре после Глинки, оперы которого особенно поощрялись Всеволожским, он выделял П. И. Чайковского, к которому чувствовал особое уважение и как к композитору, и как к человеку. Репертуар русской оперы и в Петербурге, и в Москве был широко открыт для всех новых русских композиторов. Ставились иногда и неудачные произведения, например «Тамара»[127] Фитингоф-Шеля или «Кавказский пленник»[128] Кюи. Иван Александрович лично не был поклонником ни Рубинштейна, ни Римского-Корсакова, а в особенности Кюи и Мусоргского. В оценке их он до некоторой степени соглашался с шуточным заключением артиста Мельникова, который находил в операх алгебру и формулировал такой приговор о них: «В первый раз не поймешь, а во второй не пойдешь».

В иностранном оперном репертуаре Всеволожской был поклонником музыки Верди, Мейербера, Бизе и Гуно. Вагнера он не особенно любил, но, следуя за новыми течениями в музыкальных вкусах, настойчиво проводил в репертуар вагнеровские оперы последнего его периода.

Интересуясь как художник красотой сценических постановок, Всеволожской с особенной заботой направлял свое творчество на обстановку грандиозных спектаклей, а такие постановки всего удобнее укладывались в балетах. Он писал либретто балетов, давал указания сочинителям музыки для них и балетмейстерам, направлял работу декораторов и сам готовил рисунки для костюмов. Таким путем, например, были поставлены «Волшебные пилюли», «Спящая красавица», «Щелкунчик» и проч.

К антрактной музыке в драматических спектаклях Иван Александрович относился довольно безразлично. Но в концертах, устраивавшихся в Великом посту, он заботился об интересной программе. Вводились в них крупные симфонические произведения, как, например, «Гибель Фауста»[129] Берлиоза. Устраивались даже специальные концерты духовной музыки, исполнявшиеся хором русской оперы.

По части хореографии Иван Александрович не проявлял особого интереса к тонкостям этого искусства. Он ценил главным образом художество в мимике и в грации, а также ловкость и отвагу в головоломных эволюциях.

В отношениях Всеволожского вообще к артистам следует отметить неуклонную справедливость и тонкость оценки как технических, так и служебных достоинств актеров, певцов, танцовщиков и музыкантов. Строго говоря, любимцев у Всеволожского не было. Были, однако, несколько лиц, к которым он относился с излишним доверием, как, например, упомянутый уже Византини, не забывавший в служебных делах личных интересов. Особенное тяготение Ивана Александровича к иностранцам отражалось в ангажементе на оперную сцену певиц Ван Занд[130], Гольской, Скольпской, Литвин, а в балете – Цукки, Мальби. Все эти ангажементы получили свое оправдание в сборах.

В отношениях Всеволожского к представителям режиссуры, как, например, к оперным главным режиссерам: в Петербурге – к Кондратьеву, в Москве – к Барцалу, равно как и к драматическим: управляющему труппой Потехину, Медведеву, Карпову, – и к балетмейстерам, – чувствовалось некоторое недоверие и в деловом, и в нравственном отношении. Это, однако, не мешало любезному их приему директором. К капельмейстеру Э. Ф. Направнику Всеволожской относился с большим уважением. Рядом с этим он критиковал его в деле оценки достоинства музыкальных произведений. Случалось, что Всеволожской сердился на Эдуарда Францевича за проявление его капризов в распределении оперных исполнителей. Вообще Иван Александрович беспристрастно и правильно расценивал и таланты, и технические достоинства, и служебную репутацию артистов. Но иногда он увлекался в ту или иную сторону своими личными симпатиями и антипатиями и погрешал в справедливости. Можно привести два примера подобных погрешностей. Певца Мельникова Иван Александрович ставил высоко как артиста, но преувеличивал в раздражении самомнение этого певца и излишнюю требовательность в отношении вознаграждения. Наоборот, московский певец баритон Г. Г. Корсов[131], далеко не первоклассный артист, настойчивым посещением директора и бойкой французской речью успевал выпрашивать у Всеволожского те или другие маленькие преимущества и снисхождения по ангажементу как самого Корсова, так и дружившей с ним певицы Крутиковой.