Силуэты театрального прошлого. И. А. Всеволожской и его время

Обращение Морозова со всеми сталкивавшимися с ним было ласковое, веселое и добродушное, но хористов он держал в строгости и подчас, при надобности, не стеснялся ни окриком, ни тычком. Во всех перипетиях полной случайностей закулисной жизни он проявлял большую добросовестность и находчивость. Неутомимость его была беспримерная, и нельзя было упрекнуть его в недостатке энергии.

Приведу здесь случай, оставивший во мне благодарное воспоминание об Александре Яковлевиче. Было начало сезона, сколько помню, 1897 года, оканчивался крупный ремонт Мариинского театра, с устройством железной сцены и железных стропил и одновременно с переустройством электрического освещения. Работы были очень сложны. Оба подрядчика, по электроустройству – Б. А. Цейтшель и по строительной части – инженер Н. В. Смирнов, старались вовсю. Дирекция была заинтересована, чтобы сезон открылся как обычно – 30 августа. Кондратьев и Направник, да и вся администрация Дирекции были в волнении; на 29 августа назначена была генеральная репетиция «Жизни за царя», а между тем еще не закончена проводка и не готов настил сцены. Тем не менее артисты, хор и оркестр собраны. Начинаются высказываться сомнения, не лучше ли отложить репетицию. Зная из опыта открытия сезона 1883 года, что отсрочка в подобных случаях из маленькой всегда превращается в долгую, я энергично настаиваю на приступе к репетиции, хотя бы и при неполном настиле, рассчитывая на продолжающиеся работы. Оркестр начал, поднята завеса, хор открывает действие, – вдруг на заднем плане отрывается длинная, во всю сцену, рейка и с шумом, но без вреда падает на сцену. Раздается отчаянный крик и женский визг. Направник обращается ко мне и говорит: «Невозможно продолжать, надо отложить». Я протестую, настаиваю на продолжении и прошу Морозова помочь мне в этом, остановив бегство испуганных хористов. Морозов кратко отвечает мне с уверенностью: «Будет сделано», громко кричит приказание хористам остаться, некоторых без церемонии удерживая руками и хватая за платье, успокаивает их, мало-помалу приводит их на свои места. Оркестр продолжает играть, движение артистов на сцене, с некоторыми заминками, восстанавливается, и первый акт благополучно заканчивается. Второй акт открывается уже с готовым настилом, балет беспрепятственно танцует краковяк и мазурку, дальнейшие акты проходят гладко при полном налаживании световых и прочих постановочных эффектов. Направник с довольным лицом обращается ко мне, говоря: «Вы были правы». Сезон начался в назначенное время, а по моей просьбе Всеволожской объявил благодарность Александру Яковлевичу Морозову, пользовавшемуся вообще всеобщей любовью.

Палечек – первый артист, заместивший учрежденную по счастливой мысли Всеволожского должность учителя сцены русской оперы. Чех по происхождению, он более 10 лет был артистом балета в русской опере, отличался уменьем петь и искусной игрой, но голос его не был велик; тем не менее как артист он завоевал известное имя. Человек добросовестный и деятельный по службе, он оказался весьма полезным работником. Своим отличным обучением и показом он быстро привел хор русской оперы от прежнего положения размахивающих руками манекенов к репутации осмысленных сценических деятелей. В то же время он помогал Кондратьеву в некоторых деталях его дела. В обращении с хористами он был строг, но корректен и вежлив. Объяснялся толково, но в речи его остался его прежний не то польский, не то чешский акцент.

К администрации балета я не имел близких отношений, часто виделся с балетмейстерами Петипа и Ивановым, а также с режиссерами Дисеньи и Лангаммером.

Мариус Мариусович Петипа[159] слишком известный артист, чтобы можно было сказать о нем что-либо новое. Большой художник в своей специальности, изобретательный балетмейстер, он оставил и красивый след на полувеке своей карьеры, и целую школу в лице массы искусных работников по хореографии. Репутация его была высока и в России, и во всей Западной Европе, ее не затуманило несправедливое и недоброжелательное отношение к Петипа последовавшей за Всеволожским театральной администрации. Наши личные отношения с Петипа были самые лучшие, не запомню ни одного случая малейших пререканий.

Лев Иванович Иванов был вторым балетмейстером. В свое время хороший танцовщик, он в изобретательности по делу балетмейстерства далеко отставал от Петипа, но как работник Дирекции был безупречен и деятелен.