Силуэты театрального прошлого. И. А. Всеволожской и его время

Режиссеры балета Дисеньи и Лангаммер, – оба осколки бывших сценических организаций, первый – итальянской оперы, а второй – немецкого театра, – представляют собой оригинальные типы авантюристов, которым существование дает лишь театр. Образцом такого типа можно указать в XVIII столетии некоего Казасси, с одинаковым апломбом занимавшего должности артиста, режиссера, бутафора, содержателя театральных экипажей, антрепренера, содержателя маскарадов и даже «купчины», т. е. чиновника для закупок по театральной части. Это люди, не теряющиеся в новых положениях, идущие на всякое несущее им деньги дело с храбростью, если не сказать – с нахальством, и умеющие в трудных обстоятельствах выходить сухими из воды. Как про Дисеньи, так и про Лангаммера я не могу сказать что-нибудь дурное, но и не нахожу доброго следа в их работе.

Что касается музыкальной части, то мои воспоминания ограничиваются лишь выделяющимися в этой области по своему значению лицами, а именно: капельмейстерами Направником, Кучерой, инспектором музыки Е. К. Альбрехтом, начальником нотной конторы Христофоровым, а также Казаченко и Дриго.

Эдуард Францевич Направник, по происхождению чех, в [18]60-х го дах прибыл из-за границы и был определен на скромную должность пьяниста при русской опере. Он обратил на себя внимание своими знаниями в музыке и со смертью капельмейстера Лядова заменил его и сразу же завоевал прочное положение. Направник обладал необыкновенно тонким и точным музыкальным слухом, приводившим в удивление не только дилетантов в музыке, но и музыкантов. При репетициях оркестра изредка можно было услышать удар дирижерской палочки Направника и его окрик: «Иванов – С (це)! Возьмите С!»[160] Он в звуках чуть ли не 50 струнных инструментов различал ошибку отдельного скрипача, взявшего ненадлежащую ноту. В пении Направник был очень требователен к соблюдению ритма и особенно ценил артистов, твердых в нем, выделяя в этом отношении нескольких, как, например, певиц Рааб и Рунге. От неритмичных он отмахивался.

Вообще Направник был педантично требователен ко всем исполнителям – и к вокальным, и к оркестровым, но все они высоко почитали его и любили, ценя в нем и хорошего музыкального администратора, и человека, при нимавшего близко к сердцу интересы музыкантов и хористов. Он был постоянным, незаменимым и даже подчас назойливым ходатаем за повышение окладов низкооплачиваемых представителей оперных масс. Нельзя сказать, чтобы Направник был беспристрастный оценщик артистов. У него были любимчики, как, например, Рааб, которую он, несмотря на ее возраст и связанный с ним упадок голоса, старался втиснуть в репертуар.

Направник не отличался разговорчивостью, да к тому же, несмотря на долголетнее пребывание в России, говорил с очень заметным акцентом, вызывавшим в слушателях улыбку. Писал же по-русски совершенно правильно и складно. Вообще предпочитал немецкий язык. Держал себя Эдуард Францевич весьма самостоятельно, с упорством, быстро раздражался и иногда был капризен и резок. Это было особенно заметно, когда дело касалось музыкальной композиции, своей и чужой. Свои оперные и прочие музыкальные произведения Направник расценивал довольно высоко, но не был бесцеремонен в протаскивании своих пьес на репертуар. В оценке опер других композиторов он был чрезвычайно, а по мнению многих, и слишком строг. Занимая первое место в Оперном комитете, он являлся пугалом для всех композиторов, которые, не исключая Чайковского, Рубинштейна и Римского-Корсакова, более или менее откровенно проявляли тревогу по поводу технической критики Эдуарда Францевича.

В своих суждениях о достоинствах музыкальных произведений Направник проявлял большой апломб и был весьма категоричен, не допуская противоречий, что создавало ему многих недругов. Вообще критицизм и скептицизм были весьма развиты в Направнике. Редко была с его стороны похвала людям или произведениям и поступкам, и когда слышал он похвалы чему-нибудь или кому-нибудь, то говорил: «Да, это так, но…» – и затем шло объяснение, диаметрально противоположное похвале. Со Всеволожским Направник был почтительно вежлив и неискателен. Подчиняясь приказаниям, не соответствующим своим взглядам, всегда оговаривал точное противоречие и в подходящем случае, когда обстоятельства показывали, что он был прав со своим суждением, мрачно замечал: «Ведь я же предупреждал ваше превосходительство».

В летнее время, когда Направник проживал у себя на даче в Усть-Нарве, я являлся нередко посредником в переговорах его с директором. В переписке он бывал резче и категоричнее, чем в разговорах, и почти в каждом письме ко мне успевал вставить порицание и нападки по адресу Г. П. Кондратьева.