Силуэты театрального прошлого. И. А. Всеволожской и его время

Высоко ставя талант В. Н. Давыдова как актера, я по справедливости должен добавить, что в его исполнении случались и менее удачные роли. Так, например, исполняя роль Фамусова в «Горе от ума»[168], он далеко не был тем типичным московским барином, каким был знаменитый московский артист Самарин. Точно так же в ролях Городничего в «Ревизоре»[169] и Муромова[170] в «Свадьбе Кречинского»[171] Давыдов значительно уступал П. М. Медведеву.

Несмотря на значительный оклад содержания в Дирекции и на хорошие заработки в вакантное время, Владимир Николаевич всегда находился в поисках приращения своих материальных средств. С администрацией Дирекции Давыдов был в редких сношениях, появляясь в конторе лишь по вопросам ссуды, пособия или прибавки жалованья. К служебным административным порядкам он относился критически и любил при удобном случае ввернуть остроумное словечко по поводу того или другого чиновника, не исключая, конечно, ни Всеволожского, ни тем паче меня.

Рядом с этими крупными величинами Александринской труппы следует поставить талантливого актера Свободина (Козиенко), на многих ролях являвшегося соперником Давыдова. Раньше он был провинциальным артистом, и, к сожалению, рано кончил свою жизнь, исполняя главную роль в пьесе Островского «Шутники»[172]. Кончая драматическую роль бедняка, нашедшего ценный пакет, в котором вместо денег оказалась газетная бумага, и, как бы пораженный, падая в дверях, Свободин действительно скончался от разрыва сердца и принесен был в свою уборную уже мертвым.

Довольно ясным представителем артиста-интуитика, но с меньшим размером таланта, чем у Варламова, является в моих воспоминаниях артист Василий Пантелеймонович Далматов. Это был представительный мужчина с красивой внешностью, с хорошим голосом, с очень отчетливой ясной читкой. До поступления в Александринский театр он подвизался на частной сцене. Выделился он в Петербурге на харáктерных ролях, преимущественно на исполнении ролей молодых хлыщей и резонеров[173] отрицательного типа. Лучшая роль в его репертуаре была в пьесе «Бедная невеста»[174]. В подобного рода узком амплуа Далматов выявлял несомненный большой талант. Он как бы воплощался в изображаемый тип и остроумно давал совершенно неожиданные проявления характерных его особенностей. Но интеллект Далматова не был высок, он не оценивал своих способностей, тяготился исполнением ролей, отвечавших его таланту, и мнил себя драматическим артистом. Пытался даже, своеобразно по его соображению, сыграть роль Гамлета, но успеха не имел. При распределении ролей и при наименовании передаваемых ему он с упреком говорил: «Ага! Значит, опять какого-нибудь негодяя играть!» В служебных отношениях он был упорный критикан, протестант и, говоря о бухгалтерии конторы, именовал ее «Ваша лавочка». В случае недовольства артистов каким-либо распоряжением режиссера или конторской администрации Далматов был всегда готов выступить коноводом в объяснениях. С товарищами жил мирно. И на сценической работе, и в частной жизни проявлял много неразумных поступков. По этому поводу скопился целый ряд рассказов. Один из них, как достоверный рассказ многих свидетелей, считаю уместным привести здесь.

Пользовавшийся изрядным успехом у прекрасного пола, Далматов был некоторое время в близких отношениях с актрисой Стрепетовой, разошедшейся со своим мужем, актером Писаревым. Связь Далматова со Стрепетовой вскоре же прекратилась, по-видимому, не особенно мирным путем. Вскоре после этого шла в Александринском театре пьеса Аверкиева «Каширская старина»[175]. Героиню играла Стрепетова, отца ее – Писарев и героя – Далматов. В конце последнего акта, при развязке пьесы, когда отравившаяся героиня лежит на полу мертвая, входит герой Далматов, становится на колени возле лежащей покойницы, поднимает высоко от плеч ее голову и затем, со словами «Бедная страдалица!», сразу выпускает с рук голову, которая со стуком падает на пол. Вероятно, удар был изрядный и боль не малая. Поступок был нелепый во всех отношениях. Впрочем, он не прошел без последствий, не уловленных публикой, но ясно слышанных артистами и служащими на сцене. Когда с опусканием завесы раздались аплодисменты публики и вызовы артистов, к рампе подошла с улыбающимся видом Стрепетова, держа за руку с одной стороны Писарева, а с другой – Далматова, и приветливо обратилась к публике со словами: «Вот извольте посмотреть, здесь по обе стороны меня стоят два подлеца и негодяя», – и затем целый ряд неудобных для печати ругательств рассерженной Стрепетовой. В публике слова эти не были слышны, но жесты и лицо говорившей были приветливы и к месту.

На амплуа любовников приходят в моей памяти три артиста: Аполлонский, Петипа и Дальский.