Скальпель и перо

А он, солдат, планиду не корил

И, слыша гул ушедшей канонады,

Нет, не стонал, а тихо говорил:

–Послушай, доктор, как звенят цикады…

Идут года.

Уже не про меня -

Про лунные, про чуткие ладони

Они – цикады – всё звенят,

звенят

В Загорске,

в Сочи,

где-то в «Тихом Доне».

ГДЕ ТЫ, ЛЕНА?

Лене Лихачёвой, санинструктору

209-го истребительно-противотан-

кового артиллерийского полка

Вновь припомним рубежи и даты…

Как в далёких ротах и полках

Умирали храбрые солдаты

У девчонок милых на руках.

Сколько было этих добрых рук-то?

Память их доселе сберегла.

Лена, батарейный санинструктор,

Где теперь ты? Как твои дела?

Прошлое всё ярче и острее.

Артогонь… Разбитое село.

Голос командира батареи:

«Санинструктор ранен… Тяжело».

Огневой расчёт спасён тобою,

Зубы сжав, ведёт смертельный бой.

Моё приказ оставить поле боя

Был тогда не выполнен тобой.

Мысленным те дни окину взором,

И живут как всполохи во мне

Дуванкой, Мекензиевы горы,

Ближний бой от бухты в стороне.

…Я живу. Тружусь. Пишу. Старею.

Голова моя уже бела.

Лена, санинструктор батареи,

Где теперь ты? Как твои дела?

У КАРТИНЫ

НЕИЗВЕСТНОГО ХУДОЖНИКА

Чья кисть касалась этого холста? -

Солдат, рванувший гимнастёрки ворот…

Распорота снарядом высота

И божий мир

Напополам распорот.

А он, солдат, как будто в землю врос,

Стоит огромный, плечи в развороте,

Высок, голубоглаз, русоволос -

Живая память матушке-пехоте.

Висок осколком искоса пробит

И сбился бинт на раненой ключице.

Мне кажется, что сквозь присохший бинт

Кровь у солдата до сих пор сочится.

Жестокие мазки.

Не сокрушить

Ту боль мою, которой нет придела -

Быть может, я

Не всё, что нужно сделал,

Чтоб он, солдат, тогда остался жить.

ГДЕ ТЫ, ЛЕЙТЕНАНТ БРАГИН?

Чтоб вспомнить всех,

Хмельной не надо браги нам.

Суровых дней героику пою.

Я вспоминаю лейтенанта Брагина

И молодость военную мою.

Последние эрессы кинув с берега,

Враг уходил под за внутренний обвод.

Этапные бои у Кенингсберга -

Здесь завершался огневой поход…

Его внесли на жухлой плащ-палатке,

Пронизанного очередью пуль.

А он шутил, что всё-де мол, в порядке,

Что в рай отправлен вражеский патруль.

Лицо его как будто бы из мрамора,

Глубокой отливало синевой,

А он острил:

–Обуйте в шину Крамера,

Я снова в бой, не бойтесь – я живой!..

Друзья мои! На мужество равнение!

Катюша, санинструктор, не реви…

Хочу понять – смертельно ли ранение?

И думаю: не умирай, живи…

А враг давил огнём предельной мощности,

Творился на земле кромешный ад,

Смешалось всё, и никакой возможности

Мне с Брагиным пробиться в медсанбат…

И чтоб у смерти лейтенанта вырвать

И веру в жизнь увековечить в нём,

Решил я лейтенанта оперировать

Здесь, на КП, под проливным огнём.

Сказали б мне мои коллеги-скептики,

Что принял я решенье сгоряча.

Здесь никакой классической асептики -

Лишь сумка полевая бригврача,

Лишь вера в человеческое мужество,

Увенчанное славой боевой,

Лишь трудное врачебное содружество

С доктриною военно-полевой.

Мы шли всё дальше по дорогам выжженным,

Теряя след товарищей в пурге.

И вот письмо с единым словом -«Выживем!»

От Брагина пришло из ППГ.

Для нас, врачей, светлее нету чаяний,

Превыше дел и устремлений нет,

Чем бой за жизнь ребят таких отчаянных,

Порой безвестных вестников побед.

Идя сквозь годы, помним мы о раненых,

Их подвигах на боевом пути.

Мы будем вечно благодарны Брагиным

За то, что привелось нам их спасти,

Солдатам нашим, Фронтовому Воинству,

Всё вынесшему на своих плечах,

Всем, кто помог возвысить нам достоинство

И звание военного врача.

ПАМЯТЬ

Коль был в боях,

Наверняка ты

Запечатлел до этих дней

Блиндаж нехитрый в три наката,

Утробный рокот батарей

И гул земли, идущий снизу,

Под настом где-то, под углём,

И ту расплюснутую гильзу

С коптящим мирно фитилём,

И снега вздыбленную заметь,

Песок, что струйкой – по стене…

Жива, неистребима память.

Она – вовне.

Она – во мне.

Как след кровавый на лыжне,

Как росчерк пули на броне.

АВТОГРАФ

Когда, склонясь над фронтовой тетрадкой,

Я эту память горькую пою,

Бывает так -

смахнув слезу украдкой,

Я думаю, что я ещё в строю.

Что здесь

И вдохновенье, и наука,

Земля и заповедные края,

И вера в жизнь,

И боль моя, и мука

И исповедь горчайшая моя.

МЕДСАНБАТЫ

Гореть душа не перестанет.

Забыть вовеки не смогу

Палатки с красными крестами

На окровавленном снегу.

О, эти странные «больницы»!

Рукой подать – передний край.

Больницы, где вокруг – бойницы,

Немолчный орудийный грай,

А рядом крякают снаряды,

Да так, что гул стоит в висках.

А в медсанбатах?.. Здесь – порядок!

Как будто в танковых войсках.

Конечно, доктора – не в касках…

У хирургических столов

Они в традиционных масках

Рукотворят без лишних слов.

Рукотворят!.. И дни и ночи,

Когда свистит бризантный град,

Когда снаряд не очень точен,

Рукотворят! Рукотворят!

В нещадной этой круговерти

И у Днепра и на Дону

Они с коричневою смертью

Ведут священную войну.

Белохалатые герои,

Не первый выдержав удар,

Спасают собственною кровью

Героев ратного труда.

Когда мой смертный час настанет,

И то забыть я не смогу

Палатки с красными крестами

На окровавленном снегу.

***

Кружились головы слегка у нас.

Болтанка жуткая была.

А под крылом качался Каунас -

Его седые купола.

Дымились дальние окраины,

Уже плыла навстречу ночь.

А там – землянках сотни раненых,

Которым должен я помочь.