Скальпель и перо

Ни поля, ни полоски узенькой

Не видно в порыжевшей мгле,

Чтоб приземлиться «кукурузнику»

На огнедышащей земле.

Метались мы под звёздным куполом.

Пилот пытался всё шутить.

А тут зенитка нас нащупала

И стала крылья решетить.

Куда ни сунься: трассы-ниточки!

Мы будто в огненном мешке.

Пилот, перехитрив зенитчиков,

Бросает самолёт в пике.

Какое будет приземление?

Нещадно гаснет высота…

Ещё всего одно мгновение -

И мы у красного креста!

С разлёту плюхнулись у озера.

Наш «кукурузник», как со зла

Поддал изрядного «козла»:

Мы сели! – Два небитых козыря.

Я до рассвета оперировал,

Ни разу не сомкнувши глаз.

И мне заправски ассистировал

Мой юный, поседевший асс.

Мы чаем напоили раненых,

По чарке водки поднесли.

Постели каждому заправили.

А тут и наши подошли.

Той ночью, крепко в память врезанной,

Солдат я слушал голоса…

Горят в моей душе истерзанной

Их благодарные глаза.

Февраль 1945 года

ЗАПИСЬ ВО

ВРЕМЯ УЧЕНИЙ

Не угрожаем никому войной.

Баталия идёт меж «красных» – «синих».

Высотки безымянные России

Как память о войне – передо мной.

На стыке двух соседних батарей

Посредничаю. Вводные комбатам

Даю, чтоб дело кончить поскорей -

Ведь бой рассчитан по часам и датам.

Затем шагаю на КП сквозь дым.

Он будто дым отечества над нами.

И день овеян сказками и снами,

И я шагаю снова молодым.

Деревни среднерусские!

Они

Мне сельщину мою напоминают.

Бреду… Дворняги равнодушно лают.

Так лаяли дворняги искони.

В репьях у них лохматые зады.

И тявкают так – для порядка вроде.

Берёзки – как девчата в хороводе.

От знойных яблок ломятся сады.

Раскрашены наличники окон.

Куда ни глянь – знакомые предметы.

Воскресный день. Народ у сельсовета -

Здесь обсуждают о земле закон.

В повестке: сбережение земли,

Кормилицы, политой кровью нашей,

Первоосновы нашей – наших пашен,

Что вдаль до небосклона пролегли.

О, сельщина!

Мне не забыть её!

Отсюда род мой – коренной и древний.

Деревни, мои милые деревни,

Предание, святилище моё!

Здесь люди с чистой совестью живут.

Пасут стада. Возделывают землю.

Мир на земле как должное приемлют.

И всяческий фрондёрствующий люд

Издревле паразитами зовут.

И поделом. Ей-богу, поделом!

Они правы. Крестьянский род глубокий.

Народ зовёт их: сеятели, боги.

Им и судить. Они правы добром.

…У запылённых танковых колонн

Они солдат встречают хлебом-солью.

А девушки села своей красою

Уже берут дивизию в полон.

…Прощальный залп на ближнем рубеже,

Как упрежденье вражьего удара.

Живите, сёла!

Чуткие радары

Бессонно, день и ночь, настороже.

***

Нет испытанья более жестокого:

Вот благо тщится человек свершить,

А жизнь, простите, – мордой об шесток его,

Об стол… Да в кровь… И нету мочи жить!

И я кричу:

–Не замки строй воздушные,

Не будь доверчив, милым простаком,

Пока средь нас живёт порой бездушие

Корысть и зло в обличие людском.

***

Порой и пустяку не сбыться…

Стоишь у запертых дверей.

И не пробиться, не пробиться

Через кордон секретарей.

На заявленьях – буквы куцые

И подписи не разобрать.

На заявленьях резолюции

С бездушным словом – «отказать».

В какой-нибудь там бухгалтерии

Стоишь, не ведая вины.

Ведь у тебя свои критерии

Добра и зла. Ты – из войны.

А сердце что? Оно – ранимое.

Оно уставшее. И тут -

Обиды явные и мнимые,

Чёрт подери, тебя гнетут.

Ты прибегаешь к чародейке-совести,

В неведомое мысленно плывёшь,

Плывёшь в ночной бессонной невесомости

И никого на помощь не зовёшь.

Как трубный зов во сне! призывы зычные:

–Добро и зло умейте различать…

Вопит во мне моё косноязычие,

Сам крик души -

Бездушье развенчать.

СЛУЧАЙ

В МЕТРО

Июль. Жарища. Станция метро.

Вхожу в его просторное нутро.

Как не бывало городского зноя -

Прохлады дуновение сквозное.

А в мраморном, как сказка, гроте-зданье

Бушует всенародное свиданье.

Вокруг глаза – всё больше голубые,

С глубокой поволокою, любые:

Сирень – глаза, сапфиры и агаты.

О как они цветами глаз богаты -

Все эти лица,

лица,

лица,

лица -

Богатство лиц – лицо моей столицы.

И всё как есть – в стремительном движенье -

Само, – в движенье, – жизни отраженье.

Баулы, чемоданчики, пакеты,

Цветов благоуханные букеты.

На вихревом, как ветер, перегоне

Смотрю -

Чем люди заняты в вагоне…

Одни сидят, прикрыв глаза, мечтают,

Другие же, читать предпочитают,

Листают книжки в такт стальным колёсам

Про даль степей, про облако над плёсом…

И вдруг (да, вдруг!) узнал я по обложке, -

Глаза, как зорьки, – зорки и тихи,

Та девушка, что платьице в горошке,

Мои читает (да, мои!) стихи.

В её лицо я вперился глазами,

Притих, как суслик, притаился, замер…

Бежит вагон, покачивает зыбко.

Страдает нетерпение моё -

Я жажду, тщусь прочесть её улыбку.

Прочесть глаза и губы у неё,

Почуять пламень в сердце

Или стужу,

Когда на свете ничего не жаль.

Постичь её нетронутую душу,

Иль женственную нежность и печаль.

И я лицо у девушки читаю

И по лицу себя прочесть мечтаю,

И всё слежу, слежу, слежу опять.

Проехал лишних станций целых пять.

Но вот -

В глазах восторг и … безразличье

Ужель гнетёт её

Косноязычье?

Затем слеза, – по радужке, скользя, -…

А это значит -

Не писать нельзя.

ЧЕЛОВЕКА

СЛОВОМ

РАНИЛИ

Помню: на одном собрании

В речи звонко-продувной

Человека словом ранили,

Будто пулей разрывной.

Словно бы в своей обители -

Не какие чужаки, -

Смяли, высекли, обидели.

Развязали языки.

Просто – запросто, не думая,