Сказание о пальме

— Довольно презрительно, должен признаться. Они называют красноармейцев «красными индусами», очевидно считая себя настолько выше красноармейцев, насколько англичане выше индусов... Выяснить более определенно их взгляды на Советскую власть мне не удалось. В большинстве своем солдаты отличаются темнотой и политическим невежеством, все их интересы сводятся к погоне за самыми грубыми наслаждениями... Все это достигнуто очень умелой политикой их начальника. Личные намерения его совершенно неизвестны, но уже сейчас ясно, что они будут проведены в жизнь без разбора средств.

Шаумян встал и по привычке начал задумчиво шагать по кабинету. Шеболдаев и Коломийцев внимательно следили за ним. Степан Георгиевич вдруг резко остановился и спросил неожиданно у Коломийцева:

— Скажите, почему председателем Энзелийского военревкома являетесь не вы, а Челяпин?

Тот с удивлением посмотрел на Шаумяна, но потом, поняв, чем вызван этот вопрос, ответил просто:

— Когда после демобилизации основных сил русских войск в Персии я прибыл в Энзели, там уже был сформирован военревком, и Челяпин являлся его признанным руководителем. Мы поговорили с ним и пришли к согласию, что я приму обязанности секретаря. Дума, что это правильное решение, Степан Георгиевич...

— Смещать Челяпина я не собираюсь, — улыбнулся Шаумян. — Он очень преданный товарищ и, говорят, в свое время доставил генералу Денстервилю много хлопот. Я таких люблю. Но вам я хочу сделать одно важное предложение.

— Какое, Степан Георгиевич?

Шаумян открыл ящик стола и достал какую-то бумагу.

— Это — радиотелеграмма заместителя наркоминдела товарища Карахана, в которой мне предлагается самому подобрать здесь нового посла, способного заменить Бравина в Персии. Признаюсь, до сих пор я не знал, кого же можно назначить на столь ответственный пост. Но сейчас я, кажется, нашел достойного кандидата...

— Да что вы, Степан Георгиевич, какой из меня дипломат?! — почти с испугом воскликнул Коломийцев.

— Бросьте! — резко прервал его Шаумян. И потом — мягче: — Вы отлично знаете Персию, а сегодняшний ваш доклад об отряде Бичерахова убедил меня, что вы умеете глубоко анализировать ситуацию, разбираться в психологии людей, понять главное и отбросить второстепенное. И вы просто не имеете права отказываться от этого предложения... Нам нужно срочно заменить Бравина, поймите! А, кроме вас, я не вижу подходящего человека.

— Вы меня неправильно поняли, Степан Георгиевич, — возразил Коломийцев. — Куда бы ни послала меня партия, я готов выполнить ее приказ... Но мне всего двадцать шесть лет, а в Персии, где преклоняются перед длинными бородами, это считается большим недостатком. Такого посла они просто не будут принимать всерьез!

Шаумян искренне рассмеялся.

— Ну, была бы голова, а борода вырастет, а потом придут и прочие качества дипломата!..

— Послушайте, Иван Осипович, — тоже улыбаясь, вмешался Шеболдаев. — Лучше и не пытайтесь сопротивляться, да еще с таким слабым доводом, как возраст. Вот и я в свои двадцать три года никак не предполагал стать заместителем военно-морского министра. А пришлось!

Коломийцев вздохнул огорченно:

— Да... Это называется, попал как кур во щи! Ну, ладно, Степан Георгиевич, раз надо, значит, надо. Но давайте условимся: я принимаю пост временно, пока вы не подберете более подходящего человека. После этого я согласен стать первым секретарем посольства, не больше!

— Вот видите, вы даже знаете, что в посольстве бывают первые и, наверное, вторые секретари. Это же такие ценные познания! — пошутил Шаумян. И продолжил уже серьезно: — Согласен, товарищ Коломийцев. Начинайте немедленно подбирать себе штат посольства из лиц, знающих страну, политически и культурно развитых и способных самостоятельно действовать на чужбине в интересах нашей социалистической Родины. И вот вам мой первый наказ: помните, что вы — один из первых советских послов при иностранном правительстве. Вы будете представителем демократии и должны работать и жить, избегая ненужного блеска, мишуры и роскоши...

— Понимаю, Степан Георгиевич, — кивнул Коломийцев.

— Ну, а теперь разрешите все-таки вернуться к вопросу — что будем делать с Бичераховым? — спросил Шеболдаев.