Сказание о пальме

Относительно Баку самое важное, чтобы Вы были непрерывно в сношениях с Шаумяном и чтобы Шаумян знал предложение германцев, сделанное послу Иоффе в Берлине, относительно того, что немцы согласились бы приостановить наступление турок на Баку, если бы мы гарантировали немцам часть нефти. Конечно, мы согласимся. Итак, будьте беспощадны против левых эсеров и извещайте чаще».

10 июля турецкие войска на Бакинском фронте, казавшиеся совершенно выдохшимися после предыдущих безуспешных атак, неожиданно перешли в наступление в районе Кюрдамира и Ахсу. На этот раз они рвались вперед с необычайным ожесточением, не считаясь ни с какими потерями. Кюрдамирская группа советских войск, дравшаяся без смены и отдыха в течение месяца, стойко отражала все попытки врага захватить эту важную станцию. И она, наверное, удержала бы свои позиции, если бы вдруг не пришло известие об ухудшении положения на правом фланге. Обороняющиеся там части бригады Амазаспа, хотя турки наносили по ним лишь отвлекающий удар, начали отходить на Шемаху, обнажив фланг кюрдамирской группировки. Тогда она тоже вынуждена была начать 11 июля отход на Керар, находящийся в двенадцати верстах восточнее.

Узнав об этом, Шаумян помчался на фронт, чтобы лично ознакомиться с положением дел на месте.

На станции Аджикабул его ждал Григорий Корганов. Шаумян ужаснулся при виде своего друга: выгоревшая пыльная гимнастерка висела мешком на его исхудавшем теле, на скуластых щеках под густой щетиной засохла грязь. В ввалившихся глазах застыло какое-то упорство, губы плотно сжаты. Видимо, в последнее время он не только не спал, но и не умывался и не брился.

— Зайдем в вагон, поговорим, Григорий, — предложил Шаумян.

В салоне он положил руки на плечи Корганова, спросил тихо:

— Ну что, Гришенька, тяжело тебе тут?

Корганов посмотрел ему в глаза и, видимо, впервые за эти дни ослабил в себе какие-то до предела натянутые пружины.

— Плохо дело, Степан Георгиевич, — глухо произнес он, — очень плохо... Они потеряли веру в победу, когда она была почти в наших руках!

Он не сказал, кто «они», но Шаумян и так понимал, о ком идет речь. А Корганова словно прорвало: он слишком долго молчал, и теперь ему нужно было выговориться перед единственным человеком, которому он мог доверить всю правду.

— Да, да, я понимаю, наши люди очень устали, — почти кричал он, бегая по салону. — Целый месяц в боях, без смены, без отдыха, всегда под огнем. И часто без воды, без горячей пищи... Комары, малярия, раненые не получают медицинской помощи, не хватает врачей, нет медикаментов! И все же я знаю, что мы сильнее турок... Я еще не могу понять, почему Назим-паша предпринял это новое наступление, но уверен, что оно — из последних сил! Пленные турки рассказывают: у них в тылу были поставлены пулеметы, и Назим приказал расстреливать всех, кто посмеет отступить. И турки шли вперед с каким-то звериным ревом. Это была не храбрость, а бешенство отчаяния. Но ведь на этом долго не продержишься! Да, Степан Георгиевич, уже второй раз нам для победы не хватает выдержки еще на какие-нибудь сутки, может быть, даже на часы!.. И все потому, что кто-то шепчет солдатам о несметных силах противника, о наличии у него газов, аэропланов и даже танков!.. И еще — об англичанах, которые-де только и спасут нас!

— Ты бы сел, Гриша, — мягко прервал его Шаумян. — Качаешься на ногах, страшно смотреть.

Корганов остановился, посмотрел на него и вдруг признался очень усталым, глухим голосом:

— Не могу, Степан Георгиевич. Боюсь: сяду и сразу свалюсь. Не помню, которые сутки не сплю. И, кажется, не ем тоже...

Шаумян решил уложить его спать. Но прежде надо было выяснить еще кое-что.

— А как Бичерахов? — спросил он.

— Эх, навязали вы его на мою голову! — сквозь зубы произнес Григорий Николаевич. И провел пальцем по горлу. — Вот где он сидит у меня, этот ваш Бичерахов!

Степана Георгиевича не возмутил тон Корганова; в эту минуту он был готов простить ему все. В конце концов ему труднее всех. Он здесь почти один, в окружении этих аветисовых, бичераховых, казаровых и амазаспов. Тут взбеленишься!

— Рассказывай, Гриша, — попросил Шаумян.

Корганов снова начал ходить, видимо, чтобы овладеть собой.

— В первый же день я предложил ему план действий... Правда, рискованный, но верный. Он со своей конницей — сытой, свежей, отлично организованной и, наконец, храброй — совершает стремительный рейд в тыл турок и ударяет по Евлаху, где находится штаб Назима... У противника нет сплошного фронта, и выход в его тылы для такого отряда, как бичераховский, не представляет большой трудности. Кроме того, его прикрыли бы наши аэропланы, все время держали бы в курсе передвижений врага и предупредили бы, если турки предпримут попытку ударить ему в тыл или фланг... Словом, я уверен, что такой рейд если бы и не привел к захвату Евлаха, то вызвал бы там страшную панику. Это заставило бы турок прекратить наступление, оттянуть часть сил с фронта назад. И мы получили бы возможность перегруппировать войска, навести порядок, поднять дух людей...

— И что же он?