Читаем Скитальцы. Пьесы 1918–1924 полностью

Скитальцы. Пьесы 1918–1924

Андрей Александрович Бабиков , Владимир Владимирович Набоков

Гонвил, Гонвил, — но как же так? Как можешь ты быть здесь, — со мною, в смерти? Как же так?..

Гонвил

Мой образ продлен твоею памятью за грань земного. Вот и все.

Эдмонд

…Но как же, Гонвил: вот комната… Все знаю в ней… Вон – череп на фолианте; вон – змея в спирту, вон – скарабеи в ящике стеклянном, вон – брызги звезд в окне, – а за окном, — чу! слышишь, – бьют над городом зубчатым далекие и близкие куранты; скликаются, – и падает на дно зеркальное червонец за червонцем… Знакомый звон… И сам я прежний, прежний, — порою только странные туманы проходят пред глазами… Но я вижу свои худые руки, плащ и сборки на нем, – и даже вот – дыру: в калитку я проходил, – плащом задел цветок чугунный на стебле решетки… Странно, — все то же, то же…

Гонвил

Мнимое стремленье, Эдмонд… Колеблющийся отзвук…

Эдмонд

Так! Я начинаю понимать… Постой же, постой, я сам…

Гонвил

…Жизнь – это всадник. Мчится. Привык он к быстроте свистящей. Вдруг дорога обрывается. Он с края проскакивает в пустоту. Ты слушай, внимательно ты слушай! Он – в пространстве, над пропастью, – но нет еще паденья, нет пропасти! Еще стремленье длится, несет его, обманывает; ноги еще в тугие давят стремена, глаза перед собою видят небо знакомое. – Хоть он один в пространстве, хоть срезан путь… Вот этот миг, – пойми, вот этот миг. Он следует за гранью конечною земного бытия: скакала жизнь, в лицо хлестала грива, дул ветер в душу – но дорога в бездну оборвалась, – и чем богаче жизнь, чем конь сильней —

Эдмонд

– тем явственней, тем дольше свист в пустоте, свист и размах стремленья, не прерванного роковым обрывом, — да, понял я… Но – пропасть, как же пропасть?

Гонвил

Паденье неизбежно. Ты внезапно почувствуешь под сердцем пустоту сосущую, и, завертевшись, рухнет твой мнимый мир. Успей же насладиться тем, что унес с собою за черту. Все, что знавал, что помнишь из земного, — вокруг тебя и движется земными законами, знакомыми тебе. Ведь ты слыхал, что раненый, очнувшись, оторванную руку ощущает и пальцами незримыми шевелит? Так мысль твоя еще живет, стремится, — хоть ты и мертв: лежишь, плащом покрытый; сюда вошли; толпятся и вздыхают; и мертвецу подвязывают челюсть… А может быть, и больший срок прошел — ведь ты теперь вне времени… Быть может, на кладбище твой Гонвил смотрит молча на плоский камень с именем твоим. Ты там, под ним, в земле живой и сочной; уста гниют, и лопаются мышцы, и в трещинах, в глубокой черной слизи шуршат, кишат белесые личинки… Не все ль равно? Твое воображенье, поддержанное памятью, привычкой, еще творит. Цени же этот миг, благодари стремительность разбега…