Слова подвижнические (Репринт изд. 1911 г.)

Относительно же сказаннаго тобою, что великій Василій иногда хвалилъ сожительство со многими, а иногда отшельничество, замѣчу, что истинно рачительные двумя способами пріобрѣтаютъ себѣ пользу[355], каждый — по мѣрѣ силъ, по тому различію и по той цѣли, какую предположилъ онъ себѣ. Ибо въ сожительствѣ со многими иногда бываетъ польза сильнымъ, а иногда и немощнымъ; то же самое бываетъ {246} и въ пустынѣ. Кто достигъ душевнаго здравія, у кого умъ срастворенъ съ Духомъ, и кто умертвилъ себя для житія человѣческаго, тому общежитіе со многими не бываетъ вреднымъ, если трезвится онъ въ дѣлахъ своихъ. И онъ[356] не для того живетъ со многими, чтобы самому получать пользу, но чтобы приносить пользу (другимъ), потому что Богомъ онъ призванъ былъ (на это) именемъ прочихъ Отцовъ. Но и немощному, которому нужно еще возрастать, питаясь млекомъ заповѣдей, полезно также сожительство съ многими, пока не обучится, не образуется, не постраждетъ отъ искушеній, не будетъ падать и въ большомъ числѣ случаевъ возставать, и не пріобрѣтетъ душевнаго здравія. Нѣтъ младенца, котораго не питали бы потоками молока, и ни одинъ монахъ, не бывъ вскормленъ млекомъ заповѣдей, не преуспѣлъ, не препобѣдилъ страстей, и не сподобился чистоты. А подобнымъ образомъ и пустыня, какъ сказали мы, иногда полезна немощнымъ и спасающимся бѣгствомъ[357], а иногда и сильнымъ: и первымъ, — чтобы найденное ими (въ мірѣ) вещество[358] не содѣйствовало тому, чтобы въ нихъ разгорѣлись и возросли страсти; а сильнымъ, — тѣмъ, что они не окружены веществомъ[359] и не встрѣтятъ брани лукаваго[360]. Дѣйствительно, какъ сказалъ ты, пустыня усыпляетъ страсти. Но отъ человѣка требуется не это одно — усыпить свои страсти, а и то, чтобы искоренить ихъ, т. е. преодолѣть ихъ, когда будутъ противъ насъ упорствовать[361]. Страсти же усыпленныя пробуждаются, какъ скоро встрѣчается причина прійти имъ въ дѣятельность.

А какъ узнать тебѣ, говоришь ты, что не одна пустыня усыпляетъ страсти? Замѣть, что, во время болѣзни и великой немощи, страсти не сильно нападаютъ {247} на насъ. И не это только, но даже нерѣдко усыпляютъ онѣ одна другую, когда одна другой уступаютъ мѣсто. Ибо страсть тщеславія заставляетъ уступить ей мѣсто блудную страсть, и опять страсть блудная укрощаетъ страсть славолюбія. Итакъ, не потому только будемъ желать пустыни, что усыпляетъ она страсти, но пожелаемъ, чтобы, при недостаткѣ чувственнаго и въ удаленіи отъ всего, умудриться намъ въ ней, и чтобы обновился въ насъ внутренній, духовный о Христѣ человѣкъ, чтобы на всякій часъ быть намъ наблюдателями надъ самими собою, и чтобы умъ нашъ содѣлался бодрственнымъ и охранялъ себя ежечасно, и не похищалось у него помятованіе надежды его.

Сего, кажется мнѣ, достаточно на первый твой вопросъ, если только и въ этомъ настояла нужда. Скажемъ за симъ и о второмъ, а онъ былъ слѣдующій:

Вопросъ. Почему Господь нашъ, для уподобленія нашего величію Отца небеснаго, назначилъ намъ милосердіе, иноки же предпочитаютъ милосердію безмолвіе?

Отвѣтъ. Вотъ на него отвѣтъ. Хорошо, что изъ Евангелія представилъ ты примѣръ и образецъ изслѣдованія объ этомъ великомъ житіи — безмолвіи. Мы становимся противъ милосердія[362], но не стараемся обратить оное въ ничто, какъ нѣчто излишнее. Господь для уподобленія нашего Отцу небесному назначилъ намъ милосердіе, потому что творящихъ его приближаетъ оно къ Богу. И мы иноки не чтимъ безмолвія безъ милосердія, а стараемся, сколько возможно, удалиться отъ попеченія и мятежа. Не то что мы хотимъ противостать необходимости, когда она встрѣчается[363], но заботимся о безмолвіи, чтобы пребывать въ богомысліи, которымъ всего болѣе можемъ {248} возвратить себѣ чистоту послѣ смущенія, и приблизиться къ Богу. Если же, когда на извѣстное время будетъ необходимая какая потребность въ насъ братіямъ, не должно нерадѣть объ оной. Посему будемъ непрестанно понуждать себя — во всякое время внутренно быть милосердыми ко всякому разумному естеству. Ибо такъ внушаетъ намъ ученіе Господне, и въ этомъ состоитъ отличіе нашего безмолвія, а не (бываетъ оно) какъ придется. И надобно не только сохранять это внутреннее наше милосердіе, но, когда призываютъ самыя обстоятельства дѣлъ и нужда, не вознерадѣть и о томъ, чтобы доказать любовь свою[364] явно, и въ особенности, если безмолвники не опредѣлили себя на совершенное безмолвіе — даже и не встрѣчаться ни съ кѣмъ, но слѣдуютъ правилу назначающихъ для себя безмолвіе на одну или на семь седмицъ. Ибо таковые, даже въ продолженіе времени, назначеннаго правиломъ, не удерживаютъ себя отъ дѣлъ милосердія къ ближнему, развѣ кто крайне жестокъ, суровъ и безчеловѣченъ, и держится безмолвія лицемѣрно и напоказъ. Ибо мы знаемъ, что безъ любви къ ближнему умъ не можетъ просвѣщаться Божественною бесѣдою и любовію.