Слова подвижнические (Репринт изд. 1911 г.)

И какой нынѣ мудрый монахъ, имѣя у себя пищу и одѣяніе, и видя ближняго своего алчущимъ и обнаженнымъ, не отдастъ ему того, что имѣетъ, но сбережетъ что‑либо изъ этого? Или еще, кто, видя, что человѣкъ единой съ нимъ плоти томится въ болѣзни, бѣдствуетъ отъ изнеможенія, и имѣетъ нужду въ призрѣніи, изъ любви къ безмолвію правило затвора предпочтетъ любви къ ближнему? Когда же нѣтъ чего либо подобнаго[365], будемъ въ умѣ хранить любовь и милосердіе къ братіямъ. Ибо въ томъ только случаѣ, когда вещи близко[366], Богъ требуетъ отъ насъ исполнить и показать любовь на самомъ дѣлѣ. Посему явно, что, если ничего у себя не имѣемъ, не {249} дозволяется намъ ввергать себя въ попеченіе и мятежи ради нищихъ; а если что имѣемъ, требуется отъ насъ это. Также, если, по принятому нами роду жизни, удаляемся отъ сожительства съ людьми и отъ того, чтобы видѣться съ ними, то не надлежитъ намъ оставлять келлію свою и мѣсто иноческаго и отшельническаго пребыванія, и предавать себя на то, чтобы кружиться по міру, посѣщать больныхъ и проводить время въ подобныхъ дѣлахъ. Ибо явно, что въ подобныхъ случаяхъ бываетъ переходъ отъ высшаго къ низшему. Если же кто живетъ въ обществѣ многихъ, и находится близъ людей въ мѣстѣ пребыванія своего съ ними, и трудами другихъ упокоевается во время здоровья или болѣзни, то и самъ обязанъ дѣлать то же, а не выставлять на видъ ложнаго своего безмолвія, такъ чтобы самому вполнѣ требовать себѣ отъ другихъ успокоенія, но, какъ скоро увидитъ въ тѣсныхъ обстоятельствахъ сына плоти своей, носящаго на себѣ одинъ съ нимъ образъ, лучше же сказать, увидитъ поверженнаго и страждущаго Христа, — удаляться и скрываться отъ него. Всякій таковый немилосердъ.

И не приводи мнѣ на память Іоанна ѳиваидскаго и Арсенія, не говори: „кто же изъ нихъ употреблялъ себя на подобныя дѣла или прилагалъ попеченіе о больныхъ и нищихъ, нерадѣлъ же о своемъ безмолвіи?“ Ты и не приближайся къ какимъ-либо дѣламъ таковыхъ мужей. Ибо, если далекъ ты отъ всякаго упокоенія и сообщенія съ людьми, какъ далеки были они, то Господь и тебѣ повелѣваетъ пренебрегать подобными дѣлами. Если же далекъ ты отъ онаго совершенства, и во всякое время пребываешь въ тѣлесныхъ трудахъ и въ общеніи съ людьми, то почему нерадишь о заповѣдяхъ (которыя должно хранить тебѣ по мѣрѣ силъ своихъ), представляя въ предлогъ, что проводишь великое житіе святыхъ, къ которому ты и не приближался?

А я не буду столь нерадивъ, чтобы не помянуть о поступкѣ святого Макарія Великаго, который служитъ обличеніемъ небрегущимъ о братіяхъ своихъ. Макарій {250} пошелъ однажды посѣтить одного больного брата. И когда Великій спросилъ болящаго, не желаетъ ли онъ чего, а тотъ отвѣчалъ: „немного мягкаго хлѣба“ (а тогда всѣ монахи, по большей части, пекли себѣ хлѣбы однажды въ цѣлый годъ: таковъ былъ обычай въ томъ мѣстѣ), достоблаженный сей мужъ, будучи уже девяноста лѣтъ, немедленно всталъ, пошелъ изъ скита въ Александрію, и сухіе хлѣбы, которые взялъ въ кожаную одежду, промѣнялъ на мягкіе, и принесъ ихъ брату.

Но нѣчто и сего еще большее сдѣлалъ подобный Великому Макарію авва Агаѳонъ, мужъ опытнѣйшій изъ всѣхъ того времени монаховъ и паче всѣхъ почитавшій молчаніе и безмолвіе. Итакъ, сей чудный мужъ, во время большого торга, пришелъ продать свое рукодѣліе, и на торжищѣ нашелъ одного лежащаго больного странника; нанялъ для него домъ, остался съ нимъ, работалъ своими руками, и что́ получалъ за то, на него тратилъ, и прислуживалъ ему шесть мѣсяцѣвъ, пока больной не выздоровѣлъ. Сей же Агаѳонъ (какъ повѣствуютъ о немъ) сказалъ: „желалъ бы я найти прокаженнаго, и ему отдать свое тѣло, а себѣ взять его“. Вотъ совершенная любовь.

Боящіеся Бога, возлюбленный, охотно вожделѣваютъ того, и заботятся о томъ, чтобы хранить заповѣди. И если окажется на дѣлѣ, что отысканіе оныхъ имъ достается въ руки[367], то подвергаются ради нихъ и опасности. Жизнодавецъ совершенство заповѣдей связалъ и заключилъ въ двухъ заповѣдяхъ, объемлющихъ собою всѣ прочія, — въ любви къ Богу и въ подобной ей любви къ твари, т. е. въ любви къ образу Божію. И первая удовлетворяетъ цѣли духовнаго созерцанія, а вторая — созерцанію и дѣятельности. Ибо естество Божеское просто, несложно, невидимо, естественно ни въ чемъ не имѣетъ нужды; ибо сознаніе въ приснопоученіи своемъ {251} по природѣ не имѣетъ нужды въ тѣлесной дѣятельности и въ дѣйствіи чего‑либо, и въ дебелости представленій[368], дѣятельность его проста, и обнаруживается въ единой части ума, сообразно той простотѣ достопоклоняемой Причины, Которая выше ощущенія чувства плоти. А вторая заповѣдь, т. е. человѣколюбіе, по двойственности естества, требуетъ, чтобы попеченіе о дѣланіи ума было сугубое, т. е. что́ исполняемъ невидимо въ сознаніи, то́ подобнымъ образомъ желаемъ исполнить и тѣлесно, и не только явно, но и тайно. И заповѣдь, совершаемая дѣлами, требуетъ совершенія и въ сознаніи.