Школа у нас была где-то до 77-78-го года, потом мы ушли в школу-интернат. У нас меняется все: мы переходим в пресненский Дом пионеров и параллельно работаем с интернатскими детишками из начальных классов и немножко со средней школой.
А. К.:
Я там работала воспитателем.Т. С.:
Проводим маленькие сборы, большие летние сборы — сил в это угробливается просто немерено, это ужасно. Такое ощущение, что на тебе воду возили. Но это была настоящая работа, без дураков. То, что мы в них вложили... И потом нам говорили люди, которые в интернате оставались работать, они говорили, что те детки, которые прошли нашу школу, особенно начальную, — они их называли интеллигентным классом. Сначала были краеведческие походы, но потом к нам присоединились студенты МАПИ, студенты МХПИ, студенты МГУ и старшеклассники.А. К.:
И всегда мелочь была. Пятиклассники. Разновозрастная получалась банда.Т. С.:
Просто место дислокации по Москве у нас менялось, и от этого менялся уровень задач. Потому что в школе это был комитет комсомола и пионерский штаб — в это дело наши походы вклинивались. Когда это был районный Дом пионеров — это уже была работа по школам района. Дети приходили с разных школ. Горизонт менялся.А. К.:
Ну да, сделаем коммунарский сбор вечером — и кто-то оседает, идет с нами уже дальше.Т. С.:
Отец работал в МАПИ, оттуда студенты появились. Потом для студентов из Университета попросили провести лагерь — оттуда люди пришли. Когда на раскопках было тяжело — все они помогали. И свои отряды пытались заводить поисковые, педагогически-поисковые. Жизнь все время менялась.А. К.:
А на поиске остановились потому, что это действительно значимое дело, уважаемое в глазах посторонних людей и в своих собственных. И это, и экстремалка.Т. С.:
Это же не грибы в лесу. Дети же понимали, что это боевые места. Подрывы там были, но не у нас — у школьников, которые там жили. Поэтому если своим обормотам не объяснять, что существует техника безопасности, очень было бы опасно. Объясняли и показывали, что за гранаты, где взрыватель, где колечко, на что обратить внимание, когда нашел. Лишний раз не трогать. Если приходится — посмотреть на это и на это. Народ серьезно к этому делу относился. Без этого никак. А потом сидишь и слушаешь, когда народ весь разошелся, — вдруг где чего бахнет.А. К.:
Я однажды бежала, как псих ненормальный, это было подо Ржевом. Сидела в лагере, нога болела, и вдруг с той стороны, где работал народ днем, крики услышала. Как я туда ломилась! Примчалась — а они просто реку переходят, хулиганят. В общем, и для нас экстрим, и для них экстрим был. И как-то, знаешь, втянуло это все. Ходили и подо Ржев, и в Подмосковье, продолжали искать.Т. С.:
Мы давали молодежи почувствовать самостоятельность...А. К.:
Конечно, они книги читали прямо на окопах. Просто люди уходили, допустим, четыре человека, куда-нибудь на окоп. И читали там про эти места, скажем, того же Кондратьева[65]. Четыре человека или пять уходили на ночь из основного лагеря подальше и там читали книги свидетелей. Старших с ними не было — все сами. А потом и копали на этом месте. Очень много такого делали, чтобы, знаешь, прочувствовать.А. К.:
И так, знаешь, не костер делали, а в касочке огонь разводили, чтобы скрыто было. То есть приближено все к ситуации. Есть даже воспоминания об этих ощущениях, как дети это переживали. И мытье костей было чем-то из этого разряда. Одна девочка записала в дневнике, что думала, мыть будет проще, чем работать в раскопе, а вышло наоборот. Причем мы же никого не заставляли, понимаешь. Человек созревал и шел. Родственников ребята сами искали: и переписывались с ними, и искали.Т. С.:
Я помню, как мы в Бородино в поход пошли. Это было что-то. Дождь поливал, мы все мокрые пришли на Багратионовы флеши. И мама взяла «Войну и мир» читать на это место...[...]
Т. С.:
Это был 87-й год. В 88-м мы немножко походили по Волоколамску. А в 87-м, 88-м и далее — у нас уже был Ржев. Я только не помню, по кондратьевским местам мы с самого начала работали или потом. Помню, как показали нам «базу», и там пошло дикое количество погибших.