Сначала Россия, потом Тибет

Чанг, бледно-зеленый напиток на основе вытяжки из ячменя, разливали из синего эмалированного чайника в маленькие фарфоровые чашечки на серебряных блюдцах, которые сами держались на ножках. После каждого глотка их немедленно наполняли заново. Приличия требовали сделать не менее трех глотков. Однако вкус, кисловатый и освежающий, был приятным, и мы не почувствовали никаких затруднений. Из-за сундука позади выглядывали слуги и одетый в красную монашескую саржу маленький сынишка хозяина, не поддававшийся на уговоры подойти поближе.

Выйдя из дома, мы заметили несколько фигур, стоящих на крыше, находящейся на сотню метров ниже. Блад сообщил, что там в разгаре свадебный пир, который идет четвертый день и будет продолжаться еще шесть. Нам захотелось туда попасть. Пемба заметил, что нам, несомненно, будут рады. Оседлав пони, мы спустились вниз, грум шел впереди. Я уже дошел до ворот дома, когда внезапный топот сзади заставил меня обернуться: я увидел скачущую резвой рысью кавалькаду, мулов и пони в ярких попонах, посреди которой ехала дородная фигура в пурпурно-буром шелке, в высоких кожаных сапогах темного цвета, очках и маленькой шляпе-хомбурге. Это был Кенчунг, тибетский торговый агент, монах-чиновник четвертого ранга и влиятельная фигура в Гьянгдзе, которому мы привезли письма от Ладен-Ла и Макдональда. По словам Пембы, внутренние административные обязанности ложатся на плечи джонгпена, работа Кенчунга в основном дипломатическая, хотя он успевает везде и своего не упустит. Спешившись, он пожал всем руки и пригласил на обед послезавтра.

Свадебный пир устраивал Тукса, служащий Кенчунга, богатый человек, ибо, по мнению Пембы, простые люди боялись его больше, чем Кенчунга, поскольку, согласно иерархии, со всеми вопросами приходилось идти к нему. Пройдя через внутренний двор, в конюшнях которого стояли в ряд оседланные мулы и пони, мы поднялись по короткой двойной лестнице на прием к хозяину, пожилому человеку с выдающимся носом, седыми усами, скошенным подбородком и доброжелательным взглядом викторианского генерала. Его короткие седые волосы были зачесаны назад в неопрятный пучок, как у парика Хогарта[422]. Хозяин, одетый в длинный узорчато-синий шелковый халат, провел нас в окружении множества любопытных в покои для почетных гостей, недавно построенные в знак его богатства.

Это жилище было самым странным из всех, которые я видел. В зал площадью примерно девять на шесть метров, отличавшийся помостом с перилами и провалом в потолке, можно было попасть через прихожую. Помещение освещалось сзади длинным окном, к которому прижимались носами два неприятных оборванца в лохмотьях, взгромоздившиеся на невидимую крышу. Над дверью, которая находилась сбоку и напротив, висели два огромных полотнища, словно алые пятна на светло-голубом фоне. При подходе к помосту я заметил, что нижний потолок поддерживается двумя колоннами-костылями с ярко раскрашенными капителями и столбами, задрапированными разноцветными шелковыми оборками.

За возвышением вся торцевая стена была оформлена гипсовой лепниной для моления. В ярусах ниш, обрамленных белыми, голубыми и голубовато-зелеными облаками, на которых расположились газели и другое зверье, восседали чудовища и философы тибетского пантеона. В центре находилась ниша побольше для огромного Будды, задрапированного объемистым белым шарфом, а по бокам стояли две высокие китайские вазы, с красно-зеленым рисунком на белом фоне. У подножия божества, напротив отверстия в перилах помоста, стопкой лежали свадебные подарки: брикеты крупнолистового чая, банки с маслом, вяленая баранина, тонкие ткани, которые портные называют «ангола»[423], и тюки шелка, белого и золотистого, красного и фиолетового. Вернувшись в гостиницу, мы добавили к ним кое-что от себя: по банке имбирных орешков, сардин и копченого лосося каждому. А пока, усевшись на низкие скамейки в углу помоста, мы ожидали появления чанга. С нами сидел хозяин, а также офицер расформированной тибетской армии, одетый в светло-голубой шелк и шляпу цвета хаки, сдвинутую набок, как у новозеландца.

За перилами собралась толпа любопытных, из-за которой появились слуги, несущие огромные серебряные кубки, украшенные медью. Круглые по форме кувшины полметра высотой заслуживали своего названия «клюв», потому что из горлышка каждой торчал большой, похожий на лопату носик. Из них наполнялись латунные с серебряным узором кубки емкостью литра в четыре. Из них же служанки, вооруженные серебряными половниками, украшенными бирюзой, неустанно наполняли наши бокалы из нефрита или бело-голубого фарфора.