Сначала Россия, потом Тибет

Поднявшись значительно выше четырех тысяч метров, мы наконец добрались до снега, слой которого доходил до тридцати сантиметров, и, поскольку он запорошил тропу, пришлось самим искать дорогу. В роли первопроходца выступил Г. и безошибочно привел нас к гостинице Дочен. Пока мы ехали, солнце клонилось к закату. Небо над озером налилось сияющей зеленоватой голубизной — чудо-цвет, далекий и неземной, какой можно представить в межпланетном пространстве. Холодные вершины выделялись четче, чем раньше, с холодными, чистыми голубыми тенями на восточных склонах и залитыми мягким желтым светом западными. Между ними в легком напряжении повисли облака, неосязаемые, как тюлевая вуаль, и лучащиеся тем же золотистым сиянием. Внизу расстилалось темное озеро, глубокое и зловещее, хотя его свинцовая хмурость немного рассеялась. От берега до гостиницы нетронутый снег прерывался только приземистой хижиной и несколькими кучами ячьих кизяков. Слева показался горный хребет пониже, еще не покрытый снегом и выделявшийся на фоне зелени цветом увядших розовых лепестков. Ветер стих, и воцарилась тишина, напряженная, нерушимая, поразившая слух, как звездное послание.

Сумерки сменились тьмой, когда со звоном колокольчиков прибыли мулы. Слуги почему-то решили, что на следующий день мы поедем в Фари, расположенный в пятидесяти восьми километрах отсюда, и были полны решимости этого не допустить. Здесь можно было подключиться к связи, и А-Чанг бросился к телефону, по которому узнал, что, хотя почта с севера до Фари дошла, дорога из Фари в Гауцу в долине Чумби полностью перекрыта. М. был подавлен этой новостью, он предложил вызвать полторы сотни яков, чтобы расчистить дорогу до нашего прибытия, но после пары бокалов горячего рома перспектива остаться на зиму в Тибете показалась скорее романтичной, чем трагичной. К ужину осталось немного мятного ликера, подаренного Бладом, а в гостинице нашлись три томика «Панча». Вечер закончился в более благоприятном настроении, чем большинство предыдущих.

На следующее утро, выглянув из гостиницы, мы не увидели ни голубого неба, ни даже гор — они исчезли за железной завесой, от которой нисходили полосы, а значит, по ту сторону озера бушевала метель. Было страшно холодно. Я надел семь слоев одежды. Мы снова попытались дозвониться до Фари, но линию отключили. Затем, как по волшебству, сквозь тучи пробилось солнце, и они начали рассеиваться. Один за другим вновь появлялись спутники Чомолхари, сверкающие голубым, коричневым и белым, пока не завиднелся фантастический конус их вождя и горная цепь не отразилась в ледяном спокойствии озера. Справа, на фоне солнца, блеснула смятая связка голубых кристаллов, которые мы приняли за Канченджангу. Перед нами, как свежая скатерть, сияла белизной нетронутая равнина и ослепляла даже сквозь темные очки. Невооруженным глазом смотреть на снег было невозможно даже минуту. Ночью дул сильный ветер, так что высота снежного покрова варьировалась от пяти до пятидесяти сантиметров. Возвышенности оголились, холмы пониже покрылись сугробами, похожими на огромных жирафов. До Туны было рукой подать, но в таких условиях передвигались мы медленно. Когда солнце подошло к зениту, мы почувствовали, как снежные блики прожигают маски. На горизонте возникло стадо диких ослов, на этот раз за ними никто не гнался. Когда мы добрались до гостиницы, было уже далеко за полдень. Чомолхари стал ближе, а закат производил еще большее впечатление, чем накануне.

Из Туны мы выехали в восемь часов утра. Снега подвалило, и пришлось идти по нему, следуя по узкой тропинке, проложенной цепочкой яков. Ночью она подмерзла, заледенела и не проваливалась. Яки ходят иначе, чем пони, так что копыта последнего не совпадают со следами, оставленными первым. Тропа полностью состояла из следов, пони приходилось ступать осторожно, но всё равно какой-нибудь так и норовил рухнуть. Шли мы в среднем по полтора километра в час. Чомолхари неотвратимо приближался, крутые склоны, казалось, нам угрожали. В гостинице под Танг Ла я подождал, пока подойдут мулы, и выудил из багажа еще один свитер. Солнце село, и поднялся ветер, который прорезал мои семь покровов, как бритва.