Сначала Россия, потом Тибет

В четверг утром нас разбудили в пять утра на чай, а потом снова отправили спать, поскольку почтовый поезд из Порт-Саида, как обычно, сломался. В семь мы позавтракали копченой рыбой, которую привез из Александрии капитан Алкок, наш летчик и брат сэра Джона[329]. Потом обнаружилось, что прибывшая почта тяжелее, чем ожидалось, и у самолета слили соответствующий запас горючего. К тому времени управляющий гостиницей был изможден донельзя. В восемь мы взлетели, покружили над Вифлеемом, мельком взглянули на Иерусалим, как, наверное, Ричард Львиное Сердце[330], и добрались до зловещей впадины Мертвого моря, где в него впадает Иордан, ленивый поток, несущий по ландшафту слой зелени почти так же, как это изображено на географических картах. Впереди перед нами высились Моабитские горы. Необычные постройки по всей стране напоминают игрушки великана. Купола и башни, храмы с ребристым украшением, торчащие дымоходы, обелиски и кенотафы, бесконечно повторяющиеся фасады и крыши сформировали город из неразличимого обожженного камня, с бездонных улиц которого по обширным растрескавшимся перпендикулярам стен поднимались молочно-туманные призраки. Ничего удивительного в том, что Избранные, ползающие, как муравьи, в пастушеских хлопотах, создали неприступное божество, за которого этот ландшафт несет ответственность перед потомками, как побережья Греции за эволюцию формы и смысла.

Мало-помалу утесы и каньоны уменьшались на глазах, пока не превратились в песчаное плато, усыпанное черными камнями. Здесь, без всякой видимой причины, мы вдруг начали снижаться. Взрыв ракет, которые пилот выпустил, чтобы определить направление ветра, прозвучал как отказ двигателя. Тревога рассеялась при виде небольшого металлического круга, какие обычно соединяют тротуар с угольным погребом, установленного посреди пустыни, к которому мы подобрались сквозь песчаную бурю и который на самом деле открывал доступ к бензобаку. Неподалеку возвышался форт Каср-Харана, руины, в верхних покоях которого лежали скелеты в одежде.

— Ох! Трупы! — пробормотали французы.

Чуть дальше виднелись турецкие могилы, разграбленные шакалами.

В полдень мы снова взлетели, в воздухе чувствовалась жара, что казалось невероятным. Даже на высоте полторы тысячи метров лицо и шею обжигало, словно пламенем. Нас бросало то вверх, то вниз, к очевидному огорчению других пассажиров, крылья раскачивались из стороны в сторону, и самолет то камнем падал в пространство, то взмывал в небеса с дрожью и трепетом скакуна перед барьером. Мальчик-перс и Бутчер совсем пали духом, артиллерист встревожился; и даже французы, опытные летчики, впоследствии признали, что это было «une voyage pénible»[331]. Мы пообедали в Рутбе[332], где транспортная компания «Нэрн» арендует у правительства Ирака большой квадратный форт. Вход охраняли члены местного верблюжьего корпуса, свирепые мужчины, увешанные кинжалами, и с винтовками в руках. Во внутреннем дворе, заполненном оборванцами, располагалась удобная и очень прохладная гостиная, еженедельно снабжаемая газетами. Чтобы позабавить гостей, жена управляющего привела двух ручных мангустов. Для развлечения она училась скакать на верблюде и стреляла по газелям из автомобиля. Я сидел за одним столиком с артиллеристом, который, узнав о моей первой более привилегированной альма-матер[333], заметил, что никогда такого не подумал бы, и продолжил разглагольствовать о том, какими судьбами ее питомца занесло на Восток. Я был польщен.

Во второй половине дня жара усилилась. Парило нещадно, так неправдоподобно сильно, что я удивился, как это мы еще живы. Появилось озеро, и грязная лента, окаймленная пальмовыми рощами, — река Тигр. Облако пыли возвещало о городе из «Тысячи и одной ночи»[334]. Мы приземлились, чтобы выпить чаю. Я спросил, почему из всех изобретенных головных уборов в качестве национального иракцы выбрали черную викторианскую пилотку. Никто не знал.

Нас ждали в ветхой деревянной гостинице «Мод» четырехугольной формы. Я тут же удалился в номер, чтобы написать очередной репортаж для газеты: «Жара над нами шутит: бумага морщится, когда я печатаю, стакан, хотя и наполнен имбирным пивом со льдом, излучает тепло». К номеру примыкала деревянная ванная, на которую я питал надежды. Но вода, просочившаяся через километр трубопровода под пустыней, была горячей, как кипяток, и даже после того, как ее налили в ванну, остыла только через семь часов, став терпимой для купания.

Ужинали мы в просторном саду, огороженном финиковыми пальмами, из-под листьев которых свисали гроздья созревающих плодов. Чуть ниже на стволах торчали электрические лампочки. Еда была превосходной: рыба из реки Тигр, жареная утятина и изысканное миндальное мороженое с привкусом цианистого калия.

— В нашем отеле всегда вкусно готовят, — с аристократической интонацией, присущей арабам, сообщил официант. — Расскажите об этом другим джентльменам.