Сокрушение тьмы

— Передать по цепи! Всех командиров взводов ко мне! Связной! Быстро к Харламову. Пусть бежит сюда. Скорее! — Он уже принял решение — обе роты перебросить на опушку леса и прижать немцев на открытом месте. Дать им войти в лес было бы недопустимой оплошностью.

Вскоре отделение бойцов, поднятые из ячеек и окопчиков по тихой тревоге, бросками стали перебираться к опушке. Все поняли, что произошло что-то важное и медлить нельзя ни секунды. Наскоро перестроили позиции за полотном дороги и минометные взводы. Станковые пулеметы выдвинулись вслед за пехотой, и только Капуста ничего не изменил в расположении расчетов. Да их уже и нельзя было трогать и ни к чему: на их долю по-прежнему оставались самоходки. Фаронов успел сказать:

— Николай Филиппович, ты не робей. Немецкую пехоту мы к тебе не подпустим. Ну а самоходки держи. Нам теперь не до них. Ты прав оказался…

Оба минометных взвода, подчиняясь корректировщикам огня, ударили по немецкой пехоте разом. Немцы, сами рассчитывавшие на внезапность, оказались застигнутыми врасплох. Мины шквальным огнем обрушились на их ряды уже в полукилометре от леса. Потом заработали станковые пулеметы. Первая цепь дрогнула, смешалась, повернула назад.

Фаронов, руководя боем, оказался рядом с Завриным. Тот, видимо мучимый своей молодой нетерпеливостью, своим желанием бросить себя и свой взвод в горячую схватку, все время повторял ему:

— Они уже бегут! Ей-богу бегут! Разрешите атаковать? — и лицо его, одухотворенное, смелое, но по-мальчишески растерянное, выражало целую гамму чувств: и страх перед надвигающейся опасностью, и желание, чтобы все было не так, как грозит обстановка, и нетерпенье что-то сделать такое, чтобы другие потом ахнули, по достоинству оценив его находчивость и его заслуги.

— Ты, мальчишка, умерь свой зуд! — крикнул ему Фаронов. — Нам самим сейчас отступить придется!

И верно, немецкие офицеры быстро справились с паникой, и атака возобновилась.

В это время сзади опять ударили снаряды, и все поняли, что самоходки пошли в бой. «Справится ли с ними Капуста?» — подумал Фаронов, слыша звонкий голос Залывина:

— Гранаты к бою!

Как он любил сейчас этих мальчишек: Залывина, Заврина и Нечаева — в них все было слишком непосредственно, чисто и в то же время честолюбиво.

А немцы нажимали, немцы не давали роздыху. Они уже не шли цепью, а падали, вскакивали, делали короткие перебежки и накатывались на роты. И первым не выдержал Харламов. И он был прав: железнодорожное полотно могло еще задержать численно превосходящего противника.

— Первы-ый взво-од! — протянул он заливисто. — От-тойти за линию! Раненых взять! Фаронов! Фаронов!

Послышались команды других офицеров:

— Третьему прикрывать!

— Нечаев! Нечаев! Саша! Куда смотришь?

— Я их еще подержу-у! Отходите назад!

Буковый лес гудел от выстрелов и голосов. А немцы наседали, от них уже отбивались гранатами, но они лезли, лезли и лезли, как одержимые, будто человеческая жизнь совсем ничего не значила. Справа, у берега, весь лес заволокло дымом, и в этом дыму, подчиняясь хриплым командам, часто хлестали пушки. Резкие вспышки выстрелов, просекая дым, уносились в сторону дамбы. Там тоже, видно, шел жаркий бой с наседающими самоходками и прикрытой ими пехотой. Пули чиркали в рельсы, высекая снопы огня, в шпалы, в насыпь. Минометы уже не стреляли. Только по-прежнему бухали пушки. И тут Фаронов, отводя роту за полотно железной дороги, подумал, что он совсем забыл о Капусте, о том, что обещал ему…

* * *

Вторая самоходка, чтобы очистить себе путь по дамбе, налегла лобовой частью в задок передней, под траками на рельсах, как от наждачного точила, посыпались искры. Уродуя шпалы, самоходка поднатужилась, и первая, подожженная снарядом одного из расчетов, поползла под откос, плюхнулась в воду. Но и эта вторая, ставшая первой, набирая разгон, сумела пройти дальше метров на сто. На середине дамбы ее подожгли пэтээровцы. Крутнувшись на рельсах, она завалилась набок и, обминая тяжестью глинистый край насыпи, начиная обволакиваться густым черным дымом, вдруг перевернулась, как детская игрушка, открыв взгляду обороняющихся тесную, сразу ставшую беспомощной толпу немецких солдат. Капуста, который только что собирался поразить самоходку, остро, нацеленно глядя в черный зрачок монокуляра, отпрянул на миг от него, чуть довернул поворот хобота пушки, снова взглянул в прицел и вслепую, заученно мягко опустил руку на спуск. Он не увидел на дамбе ни взрыва, ни веера огненного смерча, но уже понял, его снаряд, как раскаленная стрела молнии, насквозь прожег, протаранил толпу и упал где-то за дамбой, высоко всплеснув в небо фонтан воды.

— А-а, не сладко, туды вашу в корень! — закричал он, рывком выбрасывая гильзу и готовясь захлопнуть в казеннике сунутый туда заряжающим новый снаряд.

— Комбат! Комбат! — закричали с других расчетов. — Немцы в лесу… Наши отходят! Что делать будем?