Сокрушение тьмы

Первых двух немцев он увидел шагах в сорока. Прячась за стволы деревьев, они подбирались к его пушке. В их настороженных движениях, в поворотах головы, в чуткости рук, нервно подрагивающих и готовых в долю секунды дать очередь, было что-то звериное, темное, способное на все, кроме добра и милости. Он подвел кожух автомата под амортизатор пушки, удобно расставил локти и стал ждать. Снизу видел их хорошо, настороженных, хищных и ловких, но он хотел, чтобы они вышли из-за деревьев. И дождался. Оба немца, огибая стволы буков, шагнули вперед. Один был высокий, худой, с засученными рукавами френча, другой, в низко надвинутой каске, казался много старше первого, был покряжистей. Они шагнули навстречу своей гибели, еще не зная, что она сейчас полыхнет им в лицо, но зная, что полыхнуть она может. Капуста никогда прежде не видел так близко людей, которым уже через секунду суждено умереть, и мысль, мелькнувшая об этом, ошеломила его простотой.

Он чуть приподнял автомат и дал длинную очередь. Оба немца споткнулись, выпрямились. Сперва упал один — худой и длинный, потом второй, что-то удивленно пробормотав.

— Вот так, хорошо, — уже заученно сказал Капуста и поглядел в сторону дамбы.

Самоходка оттуда опять ахнула, но уже по другую сторону насыпи. «Как бы ее достать? — подумал он. — Как достать? Она же не даст пехотинцам житья».

Немцев перед ним больше не было, и ему вдруг страстно захотелось закурить. Где-то во внутреннем кармане гимнастерки лежали папиросы. Он пошарил рукой, похлопал ладонью шинель. Папиросы были на месте. Торопясь, словно боясь, что не успеет закурить, выщипнул одну, вычиркнул спичку. Сразу как-то стало легко. Он успел затянуться всего три раза, и в это время последняя самоходка судорожно, рывком попятилась. Сердце Капусты возликовало: вот она, та секунда, которая ему нужна, вот он, тот миг… Рука обняла колесико, потянулась к спуску пушечного затвора. Колесо высоко подпрыгнуло, отбросило руку. Снаряд снизу ударил самоходку под траки, разворотил их, пробил бак с горючим: самоходка вспыхнула факелом.

«Вот теперь все, — подумал он. — Теперь я с ними полностью рассчитался… Теперь не грех ударить и по пехоте». Он встал, ухватился за сошники, с натугой выдернул их, потянул за правую станину, чтобы развернуть пушку. Подумалось несуразное: «А совесть-то все равно покоя не даст…» Но мысль уже заработала, цепко взяла его в этот свой плен. Он уже механически взялся за другую станину, с трудом, надрывая живот, развернул пушку жерлом к лесу. Потом, все с тем же тяжким грузом на душе, шагнул к насыпи, где лежали снаряды. Нагнулся, взялся за скользкий металл и почувствовал, как чья-то тень легла на него сзади. Он распрямился. Перед ним стоял немец. Черный «шмайссер» глядел прямо в грудь. Ни вспышек, ни выстрелов не было, только что-то тяжелое толкнуло его, но он еще успел не то подумать, не то сказать: «Хорошо… Вот этого я и ждал…»

23

Загнанные за насыпь железнодорожного полотна роты Харламова и Фаронова уже отбивались гранатами, когда две «матильды» из бригады майора Ермакова, того самого, с которым Макарову довелось схлестнуться в хуторе за Мадьяралмашем, ринулись им на помощь. Оба танка, получив легкие повреждения, ремонтировались в Девечере, взятом накануне, и теперь спешили догнать свою бригаду, завязавшую бой на подступах к Яношхазе, но на пути их перехватил Визгалин, торопившийся с другими подразделениями на выручку Харламову и Фаронову. При содействии этих двух танков Визгалин с ходу ударил во фланг атакующим немцам, прижал их к каналу, отрезал пути отступления — и немецкий батальон, а вернее, то, что от него осталось, оказался меж двух огней. Солдаты вскоре начали сдаваться. Уйти удалось лишь двум эсэсовским офицерам. Сняв кители и сапоги, они бросились у насыпи в воду и вплавь добрались до виадуков, а затем до берега. В плен сдалось сто четыре человека, не считая раненых, разбросанных по полю, перед лесом и в самом лесу.

К вечеру Визгалин, уже беспрепятственно форсировав Марцал-канал, прошел севернее Яношхазы, прочесал лесной массив Эрдёди и без боя захватил большой поселок Кишомлье. Здесь, используя короткую передышку, он подписал десять наградных листов и среди них посмертно представил к награде орденом Красного Знамени старшего лейтенанта Капусту.

Отсюда поток наступающих опять устремился по всем полевым и лесным дорогам, круто забирая на север, к реке Раба, за которой стоял промышленный Шарвар.

* * *

До Рабы оставалось не более двадцати километров. Был полдень. Залывин, перекинувшись словами с Якименко, решил накормить группу ребят, с которыми они шли.

Справа, недалеко от дороги, отшельнически выглянула из-за леска невысокая кирха, справа виднелись приземистые строения, огороженные стенами из красного кирпича.

— Лейтенант! — сказал Якименко. — Заворачивай туда отделение. Там и передохнем.