Сокрушение тьмы

Все, кто укрывался за домом, перестали разговаривать, и хотя над рекой все также погромыхивала стрельба, никто на нее не обращал внимания. Офицеры и автоматчики, которые только что были свидетелями гибели Боголюба, уже унесенного на плащ-палатке, казалось, забыли и о нем, и о проческе моста, не давшей результата, а только помнили сейчас об одном, что какой-то солдат, увалистый, с виду неторопливый, с русским простым и бесхитростным лицом, пошел один на один в схватку с опытным и быстрым в реакции немецким снайпером. Никто даже не обратил внимания, что этот солдат упомянул о каком-то «брательнике». Даже сам Миронов, спокойный и невозмутимый, перестал рассматривать в бинокль противоположный берег, а подобранно одернул на себе шинель, нахмурился и стал ждать.

Минут через пять со стороны моста долетел короткий стрекот автомата, потом еще, еще и еще. Как будто там кто-то методически бил в одно место, бил настойчиво и упрямо, с почти равными отрезками пауз. Потом пауза наступила длиннее, и все завороженно замерли, ожидая, что последует дальше — вслед за этой методической стрельбой, как видно, из одного и того же оружия. И хотя на самом деле эта длинная пауза длилась не более десяти секунд, она всем показалась невероятно долгой. Затем, уже резко, хлестнул один-единственный выстрел — и все смолкло. Все, не сговариваясь, сыпанули на открытое место, но увидели уже только всплеск на воде, на том самом месте, над которым висели концы арматуры. И для всех сразу прояснилось, что мост-то рядом, всего-то в двухстах метрах.

Вскоре показались братья Якушкины. Они шли друг за другом, как, наверное, ходили по тайге. У дома Михайло сделал брату жест остановиться, направился к генералу.

— Товарищ гвардии генерал-лейтенант! — полным титулом назвал он Миронова. — Ваше задание выполнено. Снайпер уничтожен.

— Да молодец ты! — сказал Миронов. — Да ей-богу же ты молодец… — и властно протянул в сторону машины руку: — Федор! Орден Красной Звезды!

Капитан, адъютант генерала, кинулся к машине, достал из сумки блеснувший новенький орден, подбежал к Миронову.

— Держи, солдат! Заслужил! — сказал командир корпуса, протягивая руку.

Но Михайло, вместо того чтобы взять орден и сказать положенное «Служу Советскому Союзу!», вдруг вытянулся перед ним и громко сказал:

— Разрешите обратиться, товарищ генерал?

— Да, конечно…

— Товарищ генерал, я не могу принять орден…

— То есть как?.. Мне лучше знать, чем тебя наградить…

— Так точно, товарищ генерал! — и тут Михайло смущенно развел руками. — Но фашиста мы уничтожили вдвоем с братом. Он его, понимаете ли, заметил, когда пулемет прочес делал. А уж потом, пока я нужную позицию выбирал, отвлекал его выстрелами, головы ему не давал поднять. Так что уж, товарищ генерал, извиняйте. Не могу принять. Его на две груди все равно не повесишь. Если уж ничего не имеете против, то дайте лучше по медальке обоим. Нам и папаня так наказывал, штоб все пополам было.

И только теперь Миронов обратил внимание, что второй солдат был копией первого.

— Так вы что же, еще и близнецы?

— Так точно, товарищ генерал, двойнята мы!

— Дать сюда второй орден! — сказал Миронов.

И все, кто был здесь, как-то облегченно и радостно рассмеялись…

26

После получасового «прочеса» крыш и чердаков Шарвара немцы и венгры на том берегу основательно успокоились и саперы начали готовить понтоны, плоты и лодки для двух полков — 296-го, которым командовал подполковник Макаров, и 302-го под командованием подполковника Козьмина. Третий полк 98-й дивизии — 299-й полковника Давыдова готовился в это время к форсированию выше по реке, за взорванным железнодорожным мостом. Переправа должна была начаться в двенадцать часов ночи…

Ольга и Валя Сердюк (так велел Макаров) в том же доме, перед которым был убит Боголюб, обмыли его, перевязали рану и обрядили во все чистое, найденное в личных вещах самого покойного. Полковой столяр из хозчасти разобрал в этом же доме вещевой ларь, сколоченный из струганых досок, и сделал гроб. Это был первый гроб, который Залывин видел на войне.

Варя, с полным, строгим лицом девушка лет двадцати пяти, укладывая в гроб Боголюба, покусывала губы, чтобы не зареветь, да прятала потемневшие, словно обуглившиеся глаза. Много смертей успела она повидать и в Карелии, и уже здесь, на венгерской земле, но эта смерть отозвалась в ней особенной болью. Ко всем офицерам и младшим чинам полка, которые выказывали ей знаки внимания, она не питала никаких чувств; к Антону же, напротив, всегда относилась с особенной нежностью и лаской, как старшая сестра к своему младшему брату; наверное, поэтому тот и звал ее обычно не Варей, не Варварой Михайловной, а сестренкой. Когда Макарову случалось болеть, они оба ухаживали за ним, оба делали все, чтобы батя скорее поправился. Их обоих связывала преданная любовь к командиру полка, за жизнь которого они могли бы, не раздумывая, пожертвовать собственной жизнью. И вот теперь довелось ей обряжать Антона и готовить его в последний путь.