Сокрушение тьмы

Танк, возле которого они стояли, глухо рокотал выхлопными трубами, скрывая под броней необузданную мощь пятисотсильного двигателя. От танка пахло соляркой, разогретым маслом и терпким весенним черноземом на его гусеницах.

Макаров кинул взгляд на трубку в руке капитана, потом на его остроскулое горбоносое лицо, сочувственно покачал головой:

— Задача у вас не из легких. Я вижу, вы лихой человек, капитан. И это для танкиста неплохо. Но прошу вас, берегите моих людей. Конечно, война есть война, и все-таки зря не рискуйте. Мне известно, что у границы замечено большое скопление венгерских войск, и еще не ясно, как они себя поведут: то ли будут сдаваться, не желая покидать родину, то ли решительно ощетинятся. Вы можете не избежать столкновения с ними.

— Спасибо за доброе напутствие, — ответил капитан.

Садясь в «виллис», Макаров подумал о Ермакове. Буквально полчаса назад он заехал к нему от Ларина. Майор радушно улыбался, словно между ними и не было никакой стычки в хуторе под Мадьяралмашем. Более того, сам вспомнил этот эпизод, похохатывая, признался: «Ух и злющий вы тогда были, подполковник! Я сам неробкого десятка, а, ей-богу, струсил…»

* * *

Саврасов усадил свое отделение на машину, которая была в колонне второй; на первую, головную, сел Фаронов с пятью автоматчиками. Все усаживались, оглядывались, выискивая, за что бы ухватиться покрепче, понадежнее, поудобнее. Когда передний танк дернулся и загремел траками, Залывин уже сзади вскочил на второй — к Саврасову. Бойцы потеснились, уступили ему место, где бы он мог держаться за поручни башни. В люке стоял командир в незастегнутом шлеме — молодой, русоволосый парень с веселыми голубыми глазами. Рукавом комбинезона он отер мокрый от пота лоб, одобрительно кивнул головой:

— Молодцы, славяне! Хорошо устроились.

Под «славянами» все сразу загремело, заколыхалось и затряслось. Танки набирали скорость. Сзади из-под гусениц густо полетели ошметки черного маслянистого чернозема, перемешанного с крошевом молодой зелени. «Черт бы на них не ездил, на этих стальных гробах», — подумал Залывин, оглядывая бойцов и особенно Якушкиных, у которых выглядывали из-под скаток новенькие ордена. Братья чувствовали себя именинниками, а у него при виде их орденов больно екнуло сердце: хотел он или не хотел, а это была цена мести за смерть Боголюба.

Колонна оставленного позади полка быстро скрылась из глаз. Танки шли в сторону пограничного поселка Киш-Нарды. Местами к полотну шоссе близко жались болотца, в которых все еще стояла прозрачная вешняя вода, и молодые кустики рогоза, колышась на ветру, невинно и как-то трогательно, словно играя, полоскали в ней свои острые листья; танки шли по этим болотцам, взбучивая воду, оставляя позади себя черные, выдавленные траками, канавы. Опасаясь мин, Сегал умышленно не вел танки по дороге. Кое-где попадались между пахотными полями перелески, тоже свежие, не обхлестанные пулями и осколками, но и они покорно ложились под бронированные лбы машин. И все-таки пустая, кинутая людьми земля дышала вокруг жизнью, наперекор всему набухала каждой веточкой и каждой травинкой, доверчиво тянулась ими навстречу людям. А людям было некогда взглянуть на всю эту красоту — на вешние озерца, на зеленые камышки, вспыхивающие острыми огоньками, на буковый и ясеневый молодняк.

До Киш-Нарды оставалось километра четыре, когда из ближнего леска ударила по танкам длинная пулеметная очередь. Три передних машины с ходу развернулись вправо на выстрелы. Пули цокнули по броне, кого-то сбросили с танков. И не успела еще смолкнуть очередь пулемета, как рявкнула пушка второго танка. Снаряд разорвался в самом центре леска. И почти тотчас же на опушку выскочили люди, замахали руками, стали кричать:

— Рус! Ива-ан! Не на-адо-о! Гитлер ка-пу-у-ут!

Из люка высунулась голова в шлеме с большими и теперь уже круглыми от гнева глазами:

— А-а, мать вашу так! Отставить второй снаряд!

Танки остановились в развернутом строю, только стволы длинных пушек все еще устрашающе ходили из стороны в сторону, словно нащупывая невидимую цель.

— Командуй, лейтенант! Видишь, сдаются.

И только сейчас Залывин и вправду увидел офицера в венгерской форме, зачем-то двумя руками несущего на палке белое с бахромой на концах полотенце. Он спрыгнул с танка и пошел к офицеру. Сбоку к нему сутуло бежал Фаронов, а за ним Финкель. И Залывин, еще не видя их, а только чувствуя на себе взгляд танкиста и понимая, что он должен сейчас говорить с тем, кто шел на него с белым флагом, лихорадочно соображал, как же он будет с ним говорить, если не знает ни венгерского, ни немецкого.

Офицер-парламентер остановился, что-то громко сказал на немецком языке.

Залывин растерянно пожал плечами, оглянулся, увидел Фаронова и спешащего за ним Финкеля.

— Разрешите перевести. Я знаю немецкий, — сказал вдруг Финкель. И, не успев удивиться, Залывин резко кивнул ему.

— Офицер говорит, — стал переводить Финкель, — что выстрелы с их стороны были провокационными, и просит извинения.