Сокрушение тьмы

— Плюньте на них. Нам надо думать, как поднимать из руин собственную родину. А с этих кулачков все еще по-своему спросится, — жестко, с нескрываемой ненавистью сказал капитан. — За наших людей, угнанных к ним в рабство, за гурты нашего скота, который они переделали на колбасы. За все спросим. Иначе будет несправедливо. В нашем бедствии они тоже замешаны — вот, по горло! Ответа не избежать.

— Все так, — сказал Фаронов! — Но мы — коммунисты. Мы обязаны думать обо всех.

На разъезде Сегал круто развернул колонну, повел ее от Шайблингкирхена прямо на запад — в сторону Глогниц. Нойнкирхен остался пока по правую руку, километрах в двадцати — двадцати пяти. Нойнкирхен! От него до Вены всего-то пятьдесят с небольшим километров.

Еще через полчаса танки вошли, в долину, уютно окруженную буковым и пихтовым лесом. На опушке стоял большой двухэтажный дом, со многими пристройками — настоящая дворянская усадьба. Невдалеке виднелся аккуратный хуторок, окруженный густым, пока еще безлистным садом. Жители этого местечка сперва высыпали колонне навстречу, потом вдруг разбежались, попрятались, а через несколько минут из окна второго этажа дома вывесили красный флаг.

— Это еще что за фокус? — проворчал капитан Сегал и отдал команду радисту: «Укрыть в лесу танки».

Красный флаг в окне мог означать только одно: как приветствие воинов-освободителей, но уж никак не принадлежность хозяев дома к партии коммунистов.

— Как называется хутор? — спросил Фаронов.

— Глогниц.

Фаронов неуклюже спрыгнул с танка, жестом приказал Залывину подойти.

— Бери взвод, разверни в цепь и — к усадьбе.

Полотнище красного флага слабо трепыхалось на легком ветру, но люди по-прежнему не показывались. Фаронов, Залывин и Финкель вошли в дом, солдаты остались на улице. Гулкий вестибюль, с паркетными полами, с двумя хрустальными люстрами, с картинами на стенах, встретил их гулкой пустотой. Они открыли другую дверь и оказались в огромном зале, убранном на манер старинных замков — с тяжелыми драпировками, с тяжелой резной мебелью, с декоративными подсвечниками на подставках, с застывшими фигурами рыцарей чуть ли не в каждом простенке. В зале, у камина, сидел в глубоком кресле сухой белоголовый старик. При виде вошедших он неторопливо, с достоинством поднялся и гордо, независимо выпрямился. Он был старчески худ, высок ростом и абсолютно седой. Черный креповый костюм с бархатными лацканами сидел на нем элегантно и четко. На вошедших он глядел не мигая и, словно соблюдая этикет, чего-то ждал от них.

Фаронов повернулся к Финкелю.

— Переведите ему, что мы, солдаты Красной Армии, приветствуем хозяев этого дома.

Финкель перевел.

И только тогда старик пошел к ним навстречу. Не доходя трех шагов, он сухо и официально поклонился, ответил спокойным, по-стариковски хрипловатым голосом:

— Ich freue mich, Sie begrüßen zu können! Ich heiße Karl Renner. Ich stehe Ihnen zur Verfugung[7].

Финкель переводил слово в слово. Старик всем своим видом будто говорил, что имеет прямое отношение к слову «товарищ». И когда он произнес «Карл Реннер», Фаронов опешил. Он был знающим историком. Перед ним стоял бывший председатель австрийского парламента. Это был старый социал-демократ, прилежный ученик Каутского, много выступал тогда за так называемую «культурно-национальную автономию». У него много было приверженцев. Эти оппортунисты проповедовали, в сущности, приспособление социализма к внеклассовым национальным блокам. На деле это попросту был австро-марксистский национализм, не имеющий ничего общего с подлинным марксизмом. Теперь увидеть его живым здесь — Фаронов и представить себе этого не мог. Он тут же распорядился, чтобы пригласили капитана Сегала и старшего лейтенанта Харламова.

Карл Реннер подчеркнуто любезным жестом пригласил всех сесть перед камином в такие же глубокие кожаные кресла, в каком сидел сам. Камин весело потрескивал в глубине разгорающимися полешками сухого, твердого, словно кость, бука. Жерло камина заглатывало ток весенне-влажного в комнате воздуха, взвихривало почти бесцветный дымок и вместе с красновато-янтарным пламенем всасывало в прокопченный коленчатый ход в стене. Хозяин сам развернул кресло, сел поближе к камину, боком, чтобы тепло охватывало ему ноги, обутые в мягкие замшевые боты, извинительно пробормотал, поглядев на стоявшего Финкеля и как бы прося того взглядом перевести «товарищам офицерам»:

— Старость, понимаете ли, ничего не поделаешь. Тянет поближе к теплу.

Сегал, подсаживаясь напротив, тоже поднял сухую горбоносую голову к Финкелю. Фаронов уже сказал ему, кто перед ними.

— Господин Реннер, мы рады видеть вас в добром здравии, — проговорил он. — Наши войска сейчас находятся на границе Австрии. Вам, очевидно, известно, что фашисты при отступлении имеют тенденцию не оставлять за собой государственных деятелей, даже бывших. Могу ли я быть вам полезен?