Сокрушение тьмы

И как-то сразу очнувшись, Михайло встал, по-медвежьи ощетинился весь и пошел к старшине, сцепил в замок руки, сильным, коротким толчком взбросил Якименко на стену глиняного придела. Старшина, балансируя, сжимая в руке гранату, пошел по стене, потом схватился за доску карниза и, топая по черепице, взобрался на конек, к трубе.

— Бросай! — крикнул ему Михайло.

Якименко, выдернув кольцо, выпустил из руки лимонку, и она, твердо шлепнувшись в чреве печи о что-то звонкое, метнула обратно в трубу облако дыма и сажи.

Но Михайло, всем корпусом высадив раму, был уже в доме. Они лежали друг перед другом — глаза в глаза. Правая нога у немца вся была залита кровью, словно прострочили ее на швейной машинке. Глаза шалые, голубые, безжалостные. И победила не очередь из автомата, а речь, человеческая речь.

— Хенде хох! — сказал Михайло, и негромко сказал, а так, как получилось, пристально глядя немцу в эти шалые голубые глаза.

Но рук немец не поднял, он только оторвал их от автомата, старого, высветленного и, видно, безотказного.

— Давай вставай, милай. Хватит лежать, — сказал Михайло, ощущая потребность надавить пальцем на спусковой крючок своего ППС.

Как прост и понятен бывает язык двух врагов, когда они сходятся вот так, вместе, глаза в глаза. Немец, в черном мундире, с нашивкой на рукаве «СС», приподнялся, оперся руками о крашенные охрой доски, испятнанные кровью, и встал, держась на одной ноге, громадный, под самый потолок.

Михайло повел автоматом вверх и, не опуская его, поднялся сам.

— Старшина! — крикнул он. — Ну-ко иди!

Немец стоял на одной ноге, тупо, страшно смотрел на Михайлу, а тот на него. Михайле очень хотелось что-то сказать немцу, но слова не шли.

Все потом решил Якименко. Вскочив в окно, распаленный, с красным потным лицом, он с размаху ударил немца в скулу прикладом автомата, сбил его и заорал на Михайлу благим матом:

— Чего ты стоишь?! Он твоего брата убил, лейтенанта убил, а ты стоишь? Бери за ногу!

И Михайло, повинуясь окрику, команде, схватил немца за жесткий сапог, старшина за другой, и они поволокли его, оглушенного, из дома во двор.

— Сволота, я ему сейчас покажу, как в спины стрелять! — кричал Якименко, замахиваясь прикладом.

— Брось! Брось! — уже выпустив сапог из руки, орал Михайло. — Нельзя у нас! Не принято!.. — и кинулся бежать по полю, по которому только что бежал лейтенант.

Возле замка все еще шел бой, и стрельба то накатывалась, разрасталась, то временно утихала, затем снова вспыхивала с прежним ожесточением. Михайло повернулся и побрел назад, к дому. Эсэсовец лежал у дерева. Михайло глянул на его ногу, простроченную очередью из автомата, и вошел в дом, сдернул с кровати покрывало и, чтобы не видеть немца, вылез в окно. Потом стоял над Петром и мял в руках покрывало. И, наверно, стоял бы долго, если бы к дому не подвернула двуколка.

— Эй, солдат! — окликнул его сзади голос. — Битые есть?

Михайло глянул на ездового, потом на двуколку, в которую как попало были набросаны трупы.

— Ну что стоишь? — опять сказал ездовой, молодой, но не опрятный парень в старой гимнастерке и в обмотках. — Волоки сюда своего! Я уже обезручел, таскамши. Никаких силов нету.

Эти слова вывели Михайлу из оцепенения, он показал рукой на поле.

— Вон там лейтенант лежит. Поезжай туда, подбери. А этого я сам упокою.

— Дружок, что ли? Кореш?

— Брат родной. Близнецы мы…

— Фю-ить! — удивленно присвистнул ездовой. — Ну как хошь. Это дело другое. Только я бы тебе не советовал хоронить врозь. Все-таки братская могила. Опять же, памятник будет…

Михайло заколебался: в самом деле, почему не похоронить Петра вместе со всеми? Сгинет одинокая могилка в чужой земле — и знаку не будет.

— Верно, верно тебе говорю. Не раздумывай, — советовал ездовой. Там хоть все они вместе лежать станут, а одному-то на чужбине каково быть?

— Ладно, — сказал Михайло. — Согласный я. Где хоронить-то будете?

Ездовой показал кнутовищем на лесополосу у дороги.

— Вон! Место хорошее. Наши уже яму роют. А я свожу к ним.

Михайло снял с Петра орден, вынул из кармана документы и, не зная, что с ними делать, спросил:

— Куда это все?

— Сюда давай. Все по ведомости потом будет в штаб сдано. Такой порядок.

Михайло кивнул, одобряя:

— Конечно, в таком деле порядок обязательно должен быть, как же тут без порядка?

Вдвоем они подняли Петра и положили на двуколку поверх других трупов, потом принесли и лейтенанта.

— Что с немцем-то? — спросил ездовой.

Михайло не ответил, опять взглянул на ногу немца, и взгляд его вдруг ошарашенно остановился; он увидел на этой ноге толстую, крупную подкову, прибитую к подбору сапога с внутренней стороны задника, который и в самом деле был чуточку стоптан внутрь.