Сокрушение тьмы

— Вот теперь и ты из всех орудий ударь по третьему квадрату! — приказал ему Макаров. — Через пять минут огонь перенесешь на первый!..

Это касалось просеки, которую вскоре надлежало преодолеть атакующим. Финны предусмотрительно вырубили лес от сопки до сопки метров на сто в ширину, просеку заминировали, а срубленный лес сложили перед собой в штабеля — завалом. Брать штурмом такое укрепление было делом нелегким. Вот почему, не располагая достаточными огневыми средствами, так быстро выдохлась здесь стрелковая бригада. Макаров после рекогносцировки переднего края пришел к выводу, что прорыв целесообразнее осуществить не сразу, не по всей длине просеки, а в двух местах, по частям.

И едва Бахарев открыл массированный огонь по третьему квадрату, как Макаров отдавал уже следующее распоряжение командирам первого и второго батальонов:

— Челюбеев? Ударь из минометов по завалу. Как только Бахарев перенесет огонь на первый квадрат, пусть Григорович поднимает роту. Да передай ему, покучнее, не больше двухсот метров по фронту. Как условились. Батальон в атаку подымешь вслед за ними через три минуты. Минную полосу «вырубил» на своем участке? Ну молодец! Действуй!.. Переверзев! Переверзев! Ты что там? Заснул? Проход в полосе обеспечил? Поторопись. Сейчас арт-дивизионы перенесут огонь в глубину. Дополнений к приказу не будет. Действуй точно, согласно указанному времени. Все!

И вот как только батареи умолкли, чтобы через минуту снова возобновить огонь на другом участке, впереди послышался какой-то глуховатый шум (так шумит бор, когда на него внезапно набегает плотный ветер), потом он стал крепче, шире, и уже можно было расслышать отдельные человеческие голоса, вырывающиеся из сплошного рева.

Штурм неуязвимых Медвежьих Ворот начался. Теперь Макарову оставалось только ждать. Он сделал все, что мог, чтобы скоординировать действия всех своих батальонов и приданных средств усиления. Дальше бой будет развиваться согласно общему плану, приказу, и уже трудно будет что-то вовремя изменить, переиначить самому, потому что комбатам и командирам приданных подразделений станет виднее, что делать, что изменить, что поправить. Но все эти ошибки и недочеты, если они окажутся, в общем-то, естественны и возможны, потому что почти немыслимо все взвесить, учесть и предугадать, что должно быть и непременно будет в тяжелом бою, который сам по себе состоит из множества крупных и мелких деталей.

Беспорядочный гул вдруг заметно ослаб, и Розанов, стоявший возле Макарова, понял, что рота Григоровича преодолела просеку и дерется уже по ту сторону завала. Потом покатился мощный гул слаженных голосов:

— Ур-р-ра-а-а!

— Слышь, Александр Васильевич? Челюбеев пошел в атаку! — и, испытывая приподнятое настроение, он махнул рукой группе связных, лежащих неподалеку. Первым из них выскочил уже знакомый ему белобровый ефрейтор, подаривший туес. Они встретились взглядами и почему-то обрадованно рассмеялись.

* * *

Рота Григоровича, первой принявшая на себя огонь финнов, не дрогнула. Полоса вырубленного ими леса все-таки была широкой, и преодолеть ее с ходу под огнем, хотя и ослабленным артиллерийской подготовкой и паникой в рядах противника, все равно было непросто. Григорович, как только вывел роту на исходный рубеж атаки, увидел, что просеку основательно «обработали», она была вся в воронках, успели на ней побывать и саперы, и тем не менее в разных местах могли еще оставаться мины.

Рев, автоматные очереди, разрывы гранат, скачками бегущие среди дымных разрывов люди. Григорович бежал следом за ротой и видел, как те, которые падали, уже больше не поднимались. Через двух или трех таких он перескочил сам и мельком успел заметить на одном дымящуюся скатку и клочки выдранного сукна. И когда передние солдаты достигли бревенчатых завалов, он увидел еще хлестнувшие в разные стороны осколками более мощные, чем гранатные, разрывы: видимо, все-таки кто-то угодил на мины. Назад он оглянулся уже на завале. Оглянуться заставил сильный удар в панцирный наплечник. Бревна лежали грудами, как попало, щетинясь острыми сучками, и, опрокидываясь от удара навзничь, он почувствовал, что неловко подвернулась нога, застрявшая между бревнами. Но как счастливо-радостно дрогнуло у него сердце, когда он увидел, что позади бегут гвардейцы первого батальона. Их громовой и слаженный клич накатывался волной, догоняя солдат. Потом… все кануло в черноту.

23

Финские мины хлестали по той поляне, на которой сидел Яуряпяя, по-прежнему охраняемый худым голенастым солдатом. Падая сперва на колени, а затем уже всей грудью вжимаясь в землю, Яуряпяя слышал, как певуче и далеко улетали над ним осколки, а затем очень близко и явственно, до предела угнетая и обезоруживая его силу воли, на все нарастающей ноте завыли другие мины:

— И-и-у-у… Гак! Гак! Гак!

Это было что-то кошмарное, неприемлемое, вызывающее протест всего естества. Мысли и побуждения что-то сделать и немедленно предпринять для своего спасения внезапно угасли, будто их и не было, а было только долгое, томительное ожидание того, что неминуемо должно случиться.