Сокрушение тьмы

…Фокин наткнулся на Бакшанова спустя четверть часа. Бакшанов сидел у пенечка, метров на десять ниже оползня, куда помог ему перебраться один из легкораненых. Рядом лежали панцирь и автомат. Культи были перебинтованы, но бинты всего лишь удерживали в своей жидкой оплетке раздробленные кости и разорванные мышцы: бинтов было мало, и по существу они уже не могли помочь. Но свой долг Фокин выполнил до конца. Выше колен он наложил резиновые жгуты и чуть не половину своих пакетов добросовестно перемотал на ноги Бакшанову. Бинты больше не набухали от крови. Фокин только старался получше упрятать в них истерзанную и обескровленную мякоть икр и острые углы сплошь раздробленных костей. Лицо Бакшанова не выражало ни мук, ни отчаяния, оно было спокойным, даже задумчивым. И когда Фокин спросил его, больно ли, Бакшанов ответил:

— Нет. Совсем не больно. Только спать хочется.

Ни просьб, ни желаний у него тоже не оказалось, за исключением того, что он попросил расстегнуть левый карман гимнастерки (руки не слушались) и выложить ему на колени согнутый пополам конверт с письмом.

В той же позе Фокин и застал его на обратном пути, вытаскивая на себе раненого лейтенанта. Но Бакшанов был уже мертв.

* * *

В составе роты Залывин вел на сопку свой немногочисленный взвод. Он еще не знал об участи Бакшанова. Огонь со стороны противника был поначалу довольно редким и неслаженным — это бойцов ободряло и давало повод даже переброситься шуткой.

— Ванек! — кричал толстогубый, с оттопыренными ушами боец Милютин, неуклюже поспешавший в гору за своим товарищем. — А если там в сам деле финские фрау?

— Заткнись! — резко, не оборачиваясь, занятый своими мыслями, отвечал тот.

Но Милютин, как видно, настроен был благодушно. Карабкаясь вверх, прихватывая левой рукой ветви попадающихся на пути кустов, он продолжал шутить, не обращая внимания на огонь с вершины сопки:

— А если правда, целоваться будем?

Залывин, который взбирался по склону неподалеку от них, услышал это, строго прикрикнул:

— Милютин! Прекрати шутки! А то они тебя «поцелуют».

Несколько пуль совсем рядом простригли плотную березовую поросль. Залывин инстинктивно пригнулся и посмотрел назад, увидел, как Милютин, выпрямившись во весь рост и схватив себя за ушастую голову, стоял и плавно покачивался, будто собирался над кем-то заголосить. Потом упал навзничь, взмахнув над собой красной от крови ладонью.

— Ах, дурень! — сказал с сердцем Залывин. — Поцеловался!..

— Сержант! — тут же донесся голос того самого бойца, которого Милютин называл Ваньком. — Милютина — наповал!

— Раззява! — еще раз заругался Залывин, оглядывая справа и слева своих бойцов.

Чтобы не попасть под прицельный огонь, солдаты короткими рывками, поднимаясь и падая, лезли вперед по склону. Должно быть, они были одними из первых, потому что, кроме своих бойцов, Залывин никого больше не видел. Хватаясь за вросшие в сопку камни, кусты, он быстро поднимался по склону. Поднимаясь, подумал о Бакшанове, остро ощущая его отсутствие, тревожась за него, но веря, что тот обязательно догонит. Только хотелось, чтобы это было скорее, потому что вместе, не спуская друг с друга глаз, оба чувствовали себя увереннее, спокойнее, твердо полагая, что, когда они рядом, с ними ничего не может случиться.

Взвод благополучно миновал проплешину на склоне и вошел в сосновый лес, перемешанный все теми же кустами березняка. Здесь было прохладно, тенисто, пахло прелыми листьями; и лишь макушки самых высоких сосен, просвеченные солнцем, будто полыхали в пламени таежного пожара. Сквозь редину стволов Залывин по-прежнему видел то с одной стороны, то с другой, как его бойцы молча и настойчиво, не теряя друг друга из виду, идут вперед.

Внезапно полоса леса кончилась, и кто-то, первым оказавшись на новой проплешине, вдруг неистово, полным ужаса голосом выкрикнул:

— Фин-ны-ы!

Падая под этот предостерегающий выкрик, Залывин увидел, как сверху быстро накатываются на них неприятельские солдаты. Они были совсем рядом, в полусотне шагов, даже, вероятно, ближе, он мог бы разглядеть каждую черточку на их лицах, но все вместе они мешались во что-то пестрое и стремительное. Кажется, он даже успел выхватить из этой пестроты бегущих разгоряченное, по-девичьи броско красивое лицо, обрамленное укороченными прядями светло-льняных волос, но в следующий миг это лицо и все, что накатывалось сверху, слилось в единое, общее, чему уже не было другого названия, кроме атакующего врага.

Не вскидывая автомата, он, прямо с бедра, ударил веером пуль в этот рассев бегущих, за ним стали бить заливистыми очередями его бойцы, снова обретя уверенность после краткой заминки. И лишь потом, когда закончилась эта неожиданная стычка, он вместе со многими другими, подоспевшими его взводу на помощь, увидел десятка полтора разбросанных по склону трупов финских егерей и среди них два женских. Было что-то остро непривычное и жалкое в неловких позах убитых женщин, оно вызывало протест.