Сокрушение тьмы

Но ничего не случилось. И хотя по-прежнему кругом стоял адский грохот, он вдруг осознал, что остался жив. И это вновь наполнило его силой и стремлением куда-то убежать и спрятаться. Сквозь неразвеявшийся дым, который укрывал поляну, словно пологом, он увидел вокруг себя частые воронки, напрочь отхваченные кусты березняка и прямые, вспоротые осколками полосы на травянистой земле. Было просто чудом, что он уцелел. Он вскочил и тут вспомнил, что где-то рядом был часовой и что он может выстрелить, если кинуться бежать. И он увидел его, вернее, угадал, что это часовой. Солдат лежал окровавленный, смятый, ни на что не похожий. И сердце Яуряпяя наполнилось новым ужасом: да его теперь, без охраны, просто пристрелит любой солдат…

Но он взял себя в руки. «Спокойно, спокойно, — сказал он себе. — Надо поступить правильно. Я все-таки пленный. Я пришел к ним сам… Надо поступить правильно». Сейчас он пойдет и скажет русским, что часового убило миной и что он не знает, как ему быть.

Частые разрывы мин теперь слышались далеко впереди. Там же где-то перекатывался гул человеческих голосов. Значит, русские начали штурм.

Яуряпяя, все еще не двигаясь с места, опять подумал: «Да, надо пойти и разыскать переводчика. Иначе меня в самом деле прикончит первый встречный». И он действительно сделал несколько неуверенных шагов в сторону командного пункта, но вскоре почувствовал, что колени его дрожат и что прежде ему надо окончательно успокоиться. Страшно захотелось покурить, но тот, кто угощал его махоркой, лежал на земле, изуродованный осколками. Яуряпяя боялся туда посмотреть. Можно было бы подойти и закурить из гуттаперчевой масленки или даже взять ее совсем, но он никогда не позволял себе обирать мертвых, хотя имел такую возможность. Где-то в подсознании всегда копошилась мысль: если возьмет у погибшего вещь, то вместе с нею примет на себя и его долю.

Взгляд Яуряпяя то там, то здесь все время натыкался на снующих по лесу солдат в отдалении, но никому из них не было до него дела. А лес, местами плотный, местами прореженный, все еще был затененным, словно затянутый паутиной, но тени эти, казалось, уже вздрагивали, упруго сопротивляясь проникающему в них солнечному свету.

«Неужели я никому не нужен, — думал Яуряпяя. Почему обо мне все забыли? Даже переводчик… А может быть, он тоже убит, как этот часовой?»

Немного успокоившись, он встал и почувствовал, что колени больше не дрожат. Там, куда ушли русские, гремел бой. Порой он слышался совсем рядом, порой отдалялся. Это, видимо, зависело от направления ветра.

Яуряпяя снова растерялся: его могли принять за вооруженного финского солдата. Но и на месте оставаться уже не имело никакого смысла.

Яуряпяя шагнул вперед. Он прошел метров пятьдесят и уже хотел было обогнуть плотную заросль березовых кустов, как вдруг увидел перед собой крепкого плечистого солдата, спокойно ждущего его с прижатым к боку маленьким, словно игрушечным автоматом. Русский был в каске, с саперной лопатой в чехле на боку и финским ножом с черной рукояткой. Яуряпяя остановился и, глотнув воздуху, торопливо, заученно выкрикнул:

— Плэн! Плэн!

И в этот миг неподалеку от него ударила мина. Он услышал, как горячий осколок впился ему в плечо.

— Венеляйнен![3] — закричал он, падая.

Русский солдат кинулся на помощь, ножом располосовал на нем френч, обнажил тело, потом начал бинтовать, приговаривая:

— Ничего! Жить будешь… Жить… Ничего, не обижайся, это тебя свои приласкали…

Но он и так знал, что это была своя мина, хотя ничего не понял из слов солдата. Зато он понял другое: что поступил правильно, перейдя к русским. И не потому, что сам мог оказаться там, в огненном кольце, на одной из сопок, а потому, что, глядя как бы со стороны на все происходящее, постиг наконец умом и сердцем всю бессмысленность вражды к этим русским.

24

Волгин совсем не ожидал так скоро заполучить в свои руки финского офицера, захваченного, видимо, врасплох, но удивился еще больше, когда офицер сказал, что он пришел сам.

— Что вы хотите? — спросил Волгин.

— Я хочу быть парламентером, — сказал Янсен. — Я — социал-демократ. Я не хочу много крови. Я понимаю: сопротивление финских солдат бессмысленно.

— Вон что! — сказал Волгин. — Это уже стоящий разговор. А вы уверены в успехе? Вам знакомо настроение личного состава егерских батальонов?

— Знакомо. Если не поколебать их решимость, они будут драться до последнего.

Волгин видел, что офицер был с ним абсолютно честен: он сознательно предлагал свои услуги, чтобы только предотвратить неизбежную трагедию. Но он пока не видел возможности использовать его в качестве парламентера. Когда Макаров вышел с ним на связь, он доложил, что имеет пленного офицера. Тот приказал доставить его к нему, как только будет такая возможность.

Едва Волгин сдернул наушники, с вершины разрозненно загремели выстрелы. В десяти метрах от Волгина волчком завертелся раненный в живот связист. От боли обнажив зубы и крутясь на месте, он все пытался сорвать с плеча катушку с кабелем, но потом она мотнула его и повалила на бок.

Волгин повернулся к Янсену: