Сокрушение тьмы

29

Тогда в августе по притихшей Карелии много бродило саперов, выискивающих оставшиеся после боев финские ловушки и необезвреженные минные поля, и много было военных команд, которые с помощью местных жителей искали с той же тщательностью одиночные и групповые могилы солдат, рассеянные по лесам. Работа была горькая и нелегкая, и она делалась уже не столько для мертвых, сколько для тех, кто собирался жить.

Червонное золото кленов, звенящая медь берез и осин рано расцвечивали на опушках хвойные массивы леса, и низкое солнце, почти переставшее дарить людям белые ночи, будто из последних сил пыталось согреть израненную, истоптанную, поруганную войной землю.

Все постепенно приходило в соответствие, как и должно было быть, только солдаты оставались лежать, где упали — наши и те. Тишина плыла над Карелией, ветерок не тревожил расцвеченных уходящим летом листьев, над пустыми полями невесомо плавали, серебрясь, поседевшие волосы паутины; по пажитям и некошеным лугам, все еще зеленым и сочным, ложилась утрами соль первых зазимков, и четко печатался на них след раздвоенного копыта чудом уцелевшей коровы, которую хозяйка выпустила из хлева попастись спозаранок, теперь уже ни от кого не таясь, — и как грустно вплетался тогда в тишину одиноко-отрадный звук ботала. Кричали на пустых остожьях уцелевшие петухи, уведя туда покормиться свое крепко поредевшее куриное семейство. Деревушки из десяти — двенадцати дворов со свайными домами, обветшалыми за войну, будто все еще прятались от нее по лесам, и могли встретиться самым неожиданным образом; они, обычно прижавшись к бору, стояли где-нибудь на опушке и украдкой поглядывали по сторонам мелкими, сквозящими пустотой окнами, словно все еще боялись чужого черного глаза. Но и они уцелели не все. Иные были сожжены финнами за связь жителей с карельскими партизанами, другие не пощадила война.

В одной из уцелевших деревенек близ Видлицы однажды звонко загомонили сорванцы-ребятишки:

— Петча! Нюрча! Подит-ко сюда скорея! Тамот-ко вон на угорье, в леску, мертвяков будут раскапывать!

— Пошто врешь-от? Кому мертвяки нужны?

— Стало быть, нужны! Военные приехали! И машина с имя!

Ребячий переклик-перезвон услышали бабы. Никто, кроме баб, так не чувствует остро скорбь по тем, кто отходил по земле и ушел в нее, будь он стар ли, млад ли, в крепкой ли по годам силе. Все, как в песне: «Старому посочувствует, дитятку пожалеет, доброму молодцу низкий поклон отдаст». Было в той деревушке, за околицей у трех сосен, и свое родовое пристанище в четыре оставленных судьбой креста, но бабы не забывали и эту могилку, вроде бы случайно оброненную войной на угорье. Ольгутка Милованова, у которой муж еще в сороковом году сгинул на линии Маннергейма, первой кликнула клич по бабам: «Пошто могилку-то красноармейскую разоряют?» И все сыпанули туда, кто в чем, на бегу прикрывая растрепанные, давно не чесанные головы изношенными до дыр повойниками. А скорые на ногу ребятишки, как стайка зимородков, снялись в один миг — и след их простыл. Сердобольные бабы катанули за ними, только широкие черные юбки вороновым крылом забили по ногам.

Первой вклинилась в жидкий строй солдат и ребятишек Ольгутка. Тихо стояли солдаты, еще тише ребятишки, средь которых были и Ольгуткины сорванцы, — все горестно и молча, в робости перед непостижимой тайной, глядели, как два других солдата в обмотках и белых выгоревших гимнастерках осторожно снимали последний слой земли. Местами уже проглядывала седая, ворсистая, забитая землей плоть шинелей, местами бережно скользящее жало лопаты касалось звонкой, задубевшей в земле брезентово-плотной поверхности плащ-накидок.

— Солдатушки, ми-лы-я, за што же вы покой мертвых рушите? — с плачем в голосе зашумела Ольгутка, глянув оторопело на разверстое чрево могилы и валявшийся в стороне березовый колышек с прибитым к нему деревянным щитком от минного ящика, на котором она недавно совсем подновляла огрызком химического карандаша полусмытые дождями фамилии.

К ней подошел лейтенант с узкими медицинскими погонами. Это был Брескин. Он успокаивающе поднял руку:

— Не шуми, мать, — а потом вгляделся близорукими глазами в изъеденное ранними морщинами лицо женщины и еще тише поправился: — Не кричи, сестра… Нам так велено. Мы сейчас по всей округе солдатские могилки ищем. А хоронить будем в Видлице. Там и памятник общий поставят.

Не убедили женщин слова лейтенанта, вскинулись они разом, до глубины сердца по-своему задетые таким, на их взгляд, святотатством: где это было слыхано, чтобы таскали усопших с места на место, как вещь какую?

— Нам-то што? — шумели они.

— Раскапывайте где в другом месте, а эту не дадим! Мы им сами памятник выставим. За нашу деревню, чай, полегли!