Читаем Сокрушение тьмы полностью

Перебарывая жуть пропасти, пересиливая желание податься назад, чтобы не видеть далеко внизу раскачивающуюся землю вместе с людьми и «студебеккером», Залывин огромным усилием воли заставил себя широко раскрыть глаза и прыгнул, как провалился. В ушах засвистел ветер. Он выл и рвал с него парашюты, пытался сдернуть с головы отвернутую и завязанную на тесемки шапку-ушанку. Казалось, он выл, этот проклятый ветер, целую вечность и целую вечность Залывин летел к земле с непостижимой для человеческого разума скоростью; потом его вдруг встряхнуло, перевернуло в воздухе, и он остановился. Земля была почти совсем рядом. Его медленно стало сносить в сторону, над ним огромным четырехугольником висел большой купол. Высоко в небе чернела люлька аэростата, из которого только что вывалился комочек человеческого тела. Это был Михайло. А ведь между ними уже пролегла целая вечность!

Потом он увидел санинструктора Ольгу Милославскую, задрав голову, она глядела на него. Он от избытка чувств помахал ей рукой.

Последние десятки метров земля летела навстречу с поразительной быстротой. Залывин, перекручивая лямки, развернул себя по ветру, чуть поджал ноги, распрямил ступни, чтобы встретить удар всей площадью подошв. Затем земля подскочила, ударила в ноги, подбросила и повалила его на живот, на запасной парашют. Не вставая с земли, он принялся тянуть нижние стропы, и вздувшийся купол, понесший его по ковыльному полю, как лошадь несет запутавшегося в стременах всадника, медленно, неохотно погас.

Вверху над ним белело еще четыре купола.

4

Залывин все-таки побывал в Чернушках, разыскал Надю Ключанскую. Мать ее, худенькая, усохшая от забот женщина, поставила самовар, засыпав в него из загнетки горячих углей, отчего он сразу запел гнусаво и весело, как подвыпивший пономарь, нарезала тонкими ломтиками черный хлеб, поставила на стол тарелку облупленной и поджаренной на вольном печном духу вареной картошки, принесла (из каких-то тайных закромов) свиного сала в тряпице. Сало, видать, было еще прошлогодним, с желтым налетом и немного погарчивало. Но и Залывин пришел не с пустыми руками: принес с полкилограмма сахару, две банки тушенки. Гостинец хозяйке понравился, без ума была от него: давно ведь ничего подобного не появлялось в белорусских селах. Как тут не угостить молодого, доброго душой офицера? А Залывин, натосковавшись по дому, по жилому, неказарменному уюту крестьянского быта, рад был вдвойне, что сидит в тесной комнатке за столом, видит перед собой занавески над русской печью, шторки на окнах, цветы в каленых горшках и простое, безвременно изъеденное морщинами лицо женщины, напоминающее лицо матери. Как велико было чувство отрадного единения его с этим уже давно потерянным миром. И Надя сидела рядом, тихая, вся светящаяся изнутри нерастраченной скромностью. Братишку она прогнала, чтоб не мешал разговору старших, и тот, дополнительно изучив на гимнастерке у Залывина Звездочку Героя и ордена, неохотно ушел играть с ребятами в бабки.

Залывин спросил:

— До войны-то как жили? Хорошо?

Мать Нади, теребя на себе кромку фартука, ответила:

— Да как сказать? Ничего жили. Коровка была, поросенка держали. Жить можно было.

— Мама! — вмешалась Надя. — Ну что ты?

— А что, дочка, я говорю, как было. У них небось то ж самое. Да вот Гитлер, чтоб чума на няго, все и порушил. Ох, лихо было! Как и выжили-то — не знаю. Ну, а теперь что ж, все заново начинать станем. Вот только мужиков у нас нет теперь. Перебили многих. С кем начинать? Да начнем, — она неожиданно улыбнулась. — Все равно вылезем из порухи. Россия большая, не даст загинуть, сынок. Вот только бы вы войну скорее заканчивали.

— Закончим, мать, скоро закончим. Сейчас всем тяжело, — отвечал Залывин. — Мои старики с Урала пишут: тоже на одной картошке живут.

Эта встреча с Ключанскими долго потом поддерживала в нем ощущение чего-то отрадного и светлого: будто побывал дома.

5

Ночами уже придавливали сильные заморозки, и земля, отдавая последнее, накопленное за лето тепло, покрывалась по утрам плотным пушистым слоем белейшей изморози, похожей на первый зазимок; она выряжала в махровые кафтаны деревья, кусты, крыла кочковатые пашни, черные заплаты огородов, обряжала в кружева брошенные на них кучки картофельной: ботвы; по всем приметам давно уже должна была лечь зима, но снегу все не было.

В один из таких дней к Макарову выехала из Витебска жена — Ольга Васильевна. От Могилева до Витебска было рукой подать, но Макарову так и не удалось первым приехать туда, чтобы помочь жене устроиться. Впрочем, офицерским женам не привыкать свой быт налаживать самостоятельно. Правда, в Витебске проживали родственники Ольги Васильевны, и таким образом все уладилось без него. И вот теперь она приезжала погостить.

Антон Боголюб, зная, как любит Ольга Васильевна цветы, разбился в лепешку, но достал к ее приезду горшок великолепной герани, и землянка командира бригады, обшитая внутри тесом, сразу стала уютнее и наряднее.

Перейти на страницу:

Все книги серии Новинки «Современника»

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
Некоторые не попадут в ад
Некоторые не попадут в ад

Захар Прилепин — прозаик, публицист, музыкант, обладатель премий «Большая книга», «Национальный бестселлер» и «Ясная Поляна». Автор романов «Обитель», «Санькя», «Патологии», «Чёрная обезьяна», сборников рассказов «Восьмёрка», «Грех», «Ботинки, полные горячей водкой» и «Семь жизней», сборников публицистики «К нам едет Пересвет», «Летучие бурлаки», «Не чужая смута», «Всё, что должно разрешиться. Письма с Донбасса», «Взвод».«И мысли не было сочинять эту книжку.Сорок раз себе пообещал: пусть всё отстоится, отлежится — что запомнится и не потеряется, то и будет самым главным.Сам себя обманул.Книжка сама рассказалась, едва перо обмакнул в чернильницу.Известны случаи, когда врачи, не теряя сознания, руководили сложными операциями, которые им делали. Или записывали свои ощущения в момент укуса ядовитого гада, получения травмы.Здесь, прости господи, жанр в чём-то схожий.…Куда делась из меня моя жизнь, моя вера, моя радость?У поэта ещё точнее: "Как страшно, ведь душа проходит, как молодость и как любовь"».Захар Прилепин

Захар Прилепин

Проза о войне
Татуировщик из Освенцима
Татуировщик из Освенцима

Основанный на реальных событиях жизни Людвига (Лале) Соколова, роман Хезер Моррис является свидетельством человеческого духа и силы любви, способной расцветать даже в самых темных местах. И трудно представить более темное место, чем концентрационный лагерь Освенцим/Биркенау.В 1942 году Лале, как и других словацких евреев, отправляют в Освенцим. Оказавшись там, он, благодаря тому, что говорит на нескольких языках, получает работу татуировщика и с ужасающей скоростью набивает номера новым заключенным, а за это получает некоторые привилегии: отдельную каморку, чуть получше питание и относительную свободу перемещения по лагерю. Однажды в июле 1942 года Лале, заключенный 32407, наносит на руку дрожащей молодой женщине номер 34902. Ее зовут Гита. Несмотря на их тяжелое положение, несмотря на то, что каждый день может стать последним, они влюбляются и вопреки всему верят, что сумеют выжить в этих нечеловеческих условиях. И хотя положение Лале как татуировщика относительно лучше, чем остальных заключенных, но не защищает от жестокости эсэсовцев. Снова и снова рискует он жизнью, чтобы помочь своим товарищам по несчастью и в особенности Гите и ее подругам. Несмотря на постоянную угрозу смерти, Лале и Гита никогда не перестают верить в будущее. И в этом будущем они обязательно будут жить вместе долго и счастливо…

Хезер Моррис

Проза о войне