Сокрушение тьмы

— Вот проклятая жизнь! — ругался комбриг, провожая Боголюба в Могилев. — Ты уж, Антоша, объясни Ольге Васильевне, сам я никак не могу. Через час начнется смотр. Приезжают Миронов и командир дивизии Ларин. Бригада уже на плацу…

Никогда не любивший суетливости, многословия, на этот раз он был неузнаваем: провожая Боголюба, наказывал, как и что сказать жене, как разместить ее в машине, как утеплить разболтанные дверцы «виллиса».

— Ужасно сквозняков боится. Ты уж смотри, — говорил он, — побереги ее в дороге. Да, да, чуть не забыл. Прихвати с собой Залывина. Ему сегодня надо быть в отделе учета офицерских кадров при штабе дивизии. И бахаревского санинструктора тоже. У нее там дела.

Возле штабной землянки уже толпились офицеры. В их кругу стоял только что прибывший из госпиталя подполковник Розанов. Он еще заметно прихрамывал и ходил с палочкой. Дней за десять до возвращения Макаров получил от него письмо, в котором он писал:

«Александр Васильевич, Карелия многому меня научила, хотя, как ты знаешь, мы бывали и в не таких передрягах. Во мне что-то сломалось. Не знаю, к худшему это или к лучшему, только я, как никогда раньше, почувствовал свое ничтожество перед силой солдатского духа (я говорю о рядовых воинах). Мне кажется, что они способны заглядывать нам в душу гораздо глубже, чем мы сами способны в нее заглянуть. Может, помнишь Окутина? Его так и не довезли до медсанбата. У него осталось двое детей. Позже я написал его жене. До сих пор меня мучает перед ней и ее сыновьями угрызение совести. Прости и ты меня за многое…»

В Могилев Боголюб с Залывиным и Ольгой Милославской приехали вовремя, но поезд из Витебска задерживался на два часа, да и трудно ему, пассажирскому, было оспаривать свой график движения в потоке воинских эшелонов, идущих на запад. Красная Армия, освободив Румынию, уже дралась в Болгарии, Венгрии, в Чехословакии, шла по Восточной Пруссии, вычищала немцев из Прибалтики. Россия была похожа сейчас на вздыбившегося в неукротимой мощи коня, готового обрушиться остроподкованными копытами на центральную часть Германии. Казалось, что вдруг раскрылись потайные недра огромной, лежащей в развалинах страны и хлынули из них неисчислимые легионы молодых, свежих, здоровых солдат, вооруженных невиданной ранее боевой техникой. На глазах у всех, кто только что был под игом фашизма, совершалось нечто невероятное, неподдающееся никакому логическому мышлению, будто и не было за плечами России трех с половиной лет смертельной схватки ее с врагами.

Залывин прохаживался с Ольгой по перрону. Они уже побывали с нею в штабе дивизии, сделали свои дела, какие им предписывались, и теперь ждали витебский поезд. Боголюб с шофером отлучились на время по поручению комбрига на дивизионный склад.

Залывин как-то быстро и непринужденно сдружился с Ольгой. По ее разговору, суждениям понял, что девушка начитанная, развитая, из интеллигентной семьи, но наивно-доверчивая. Она рассказывала, что училась на втором курсе физико-математического факультета в Московском университете, что призвали ее в армию по путевке комсомола, что она москвичка, что отец ее кандидат наук, физик, что она одна дочь, что ее баловали, учили иностранным языкам, музыке и какое-то время даже балету.

Длинные составы теплушек с веселыми разухабистыми солдатами, открытых платформ с тесно уставленными на них танками, пушками, машинами, тягачами, «катюшами», прикрытыми пологами и камуфляжными сетками, то и дело проходили мимо, лишь слегка притормаживая напротив полуразбитого и кое-как отремонтированного вокзала. И это радовало, волновало, в душе с еще большим ликованием росла волна новых необоримых чувств: «Видно, скоро войне конец. Так что и мы долго не усидим здесь».

Навстречу шел в замасленном до кожаного блеска ватнике пожилой, с темным морщинистым лицом рабочий-железнодорожник, нес в одной руке инструментальный из жести ящик, в другой — с длинным черенком молоток. Не доходя до них, придерживая шаг, нерешительно попросил хрипловатым, простуженным голосом:

— Няма ли махорочки закурить, товарищи военные?

Залывин поспешно выдрал и кармана шинели коробку «Казбека», протянул ее железнодорожнику:

— Закуривай, папаша.

Цепко глянув ему в глаза, железнодорожник поставил к ногам ящик с инструментом и зяблыми руками потянулся к нарядной коробке. Потом сказал:

— Гляньте, детки, яка сила на немца прет.

— Да уж не поздоровится Гитлеру, — засмеялся Залывин. — Нам бы такую силу года три назад…