Сокрушение тьмы

— Мы, сынок, всегда были сильны, да только не знали об этом. Теперь будем знать. И враги, какие есть и какие еще встренутся, тоже знать будут, что она за Россия…

Мимо катился состав теплушек. Двери некоторых были широко распахнуты. Из них выглядывали солдаты.

— Эй, лейтенант! — донеслось до них. — Отдай нам свою красавицу!

— Перебьетесь! — засмеялся Залывин.

Из другого вагона еще крикнули:

— Сестричка! Бросай своего лейтенантика! С нами не пропадешь!

— Вот братва! — качал головой Залывин. — На ходу рвет подметки.

Ольга спрятала лицо в поднятый воротник полушубка, потом немного погодя сказала:

— Никак не отвыкну краснеть по всякому пустяку. Даже самой противно. Воистину светская барышня.

Залывин хохотнул:

— Похоже.

— А что вы смеетесь? Я в самом деле княжеский отпрыск. Мой дед по отцу — один из князей Милославских. Всю жизнь тяготел к наукам, но ученым так и не стал. Потом эмигрировал за границу. Отец порвал с ним всякие отношения. Это необыкновенно честный и утонченный по натуре человек. Но удивительно беспомощный. Пасует перед всяким хамством. Так что, как видите…

Залывин был удивлен. Еще бы! Рядом с ним прогуливалась в армейском полушубке самая настоящая представительница некогда свергнутого класса. Однако скоро нашелся, галантно подставил локоток и, глядя в ее некрасивое, с угловатыми чертами лицо, с учтивой улыбкой проговорил:

— Простите, Ольга, если я до этого вел себя неподобающим образом.

Она приняла его шутку и пальчиком в пуховой перчатке провела ему по губам.

А вскоре пришел поезд из Витебска.

* * *

Смотр прошел хорошо. Миронов с Лариным бригадой остались довольны, но на приглашение Макарова отобедать у него отказались: их ждала 19-я бригада.

Ольга Васильевна приехала в тот самый момент, когда старший повар офицерской столовой накрывал в землянке командира, бригады стол, а сам Макаров в одной гимнастерке, без ремня и портупеи прислуживал ему, как подручный. Заслышав за дверью рокоток машины, он схватил с топчана, аккуратно, по-военному застланного солдатской постелью, ремень, но, запутавшись в портупее, перехлестнувшей кобуру с пистолетом, бросил все это и опрометью кинулся к двери. Ольга Васильевна уже стояла у машины, а Боголюб с Залывиным выгружали ее вещички. В одной руке она держала сумочку, в другой варежки с отворотами; моложавое круглое лицо ее, казалось, не изменившееся за время разлуки, лицо женщины, которой уже за тридцать, родное, близкое, знакомое до каждой черточки, бросилось в глаза Макарову своей опаляющей новизной, свежестью и чем-то еще таким далеким-далеким, каким он знал его в ее девичестве.

При виде мужа, порывистого, с блестящими от радости глазами, она тихо вскрикнула, выронила варежки с сумочкой, кинулась ему навстречу.

— Саша, милый! Ну наконец-то…

— О-о-лень-ка!

И столько в этих словах было радости, столько пережитой тревоги, что ребята, как по команде, отвернулись от них, сочтя неприличным быть свидетелями чужого счастья.

Сумочку с варежками подобрал Залывин, когда Макаров проводил супругу в землянку.

— На, Антон, держи, — сказал он, — а я пойду.

— Постой, я сейчас доложу бате, что у тебя все в порядке, да и о Милославской заодно скажу.

Через минуту вернулся, деланно-официальным тоном, взяв под козырек, заявил:

— Приказано остаться для торжественного обеда в честь Ольги Васильевны.

Позже, когда в землянку командира бригады пришли Розанов, Кукин, Лежнев и Щепетов с Бахаревым, Залывин долго не мог освоиться в этой непривычной для него обстановке. За столом после первого тоста напряжение немного спало, но все равно он чувствовал себя скованно и говорил мало.

— У тебя, Антоша, замечательный друг, — хвалила Залывина Ольга Васильевна. — И почему я не знала его раньше?

Улыбаясь, Залывин краснел, как девчонка, а Боголюб, который в среде начальства чувствовал себя как рыба в воде, отвечал шутливо и дерзостно:

— Так ведь он тогда еще не был Героем Советского Союза. Чего его было показывать?

Макаров делал грозные глаза.

— Антон! Ты смотри у меня. Совсем разболтался.

Остальные смеялись.

Анчоусы (килька с черным перцем и лавровым листом) были невероятно остры. Ольга Васильевна привезла с собой жареную курицу, с румяной хрустящей корочкой, как любил Макаров, и Бахарев, великий гурман, первый воздал ей должное. Вообще стол оказался богатым. Соленые огурцы, помидоры, квашеная капуста, грузди, колбаса — все это было вкусным, и видно, недаром Лежнев вспомнил обед в доме старого финна.

— А вы знаете, — сказал он, разглядывая на вилке маринованную рыбешку, — у меня до сих пор, как ни странно, сохранилось острое ощущение вкуса тех запеченных в тесте сигов. Койвунен, по-моему, приготовил их мастерски.

— Да, сиги были отменные. Уж можете мне поверить, — охотно поддержал его Бахарев, вытирая платочком вспотевший от усердия в еде лоб и лысеющую макушку.

Розанов был особенно любезен с Ольгой Васильевной.

— Да, кстати, — сказал он, — а что потом случилось с этим замечательным карелом? Говорят, он погиб?