Сокрушение тьмы

Доверительность Кокорева пришлась по душе Макарову. К ним подошли офицеры штаба полка: начальник штаба Щепетов, его помощник Колупаев, которого штабисты звали просто Васей, замполит Лежнев и заместитель Макарова по строевой части Розанов. Старший сержант Боголюб стоял неподалеку. Одет он был в новенькую офицерскую шинель, с портупеей и кожаным планшетом через плечо, но мокрая от дождя и тумана, она, с набрякшими полами, заметно портила его франтоватость.

— Антоша, — сказал ему Макаров, — отведи генерала с радистами на НП и сообрази горячий завтрак.

Минут через десять в доме, занимаемом штабом, собрались все заместители Макарова и все комбаты. К бою в общем-то все было готово, и оставались лишь некоторые детали, которые требовали уточнения после ухода Ларина. Особенно тяжелые бои предполагаются за населенные пункты Лая и Мадьяралмаш. Он потребовал особенно четкого взаимодействия расчетов 45-мм орудий в батальонах с расчетами орудий Бахарева, когда пехота начнет преодолевать лежащую впереди почти километровой ширины балку.

— Помните, — сказал он, — перед нами отборная дивизия Гитлера «Мертвая голова». Комбаты, ваши замполиты довели до сведения личного состава рот обращение Военного совета фронта?

— Так точно! Да! — раздались голоса.

— Ну а перед боем пронесем расчехленное знамя. Это еще больше поднимет дух наших гвардейцев…

Макаров продолжал вести совещание, когда вошел генерал Кокорев.

— Товарищи офицеры, извините, что прерываю… Мне только что сообщили из штаба корпуса: ввиду плотного тумана артподготовку решено отодвинуть еще на час.

13

Но ее не начали и в 14.00. Когда же она не последовала и в 15.00, Макаров, выглядывая в чердачное окно, теряя всякое терпение, зло выругался. Полный и сытный обед в ротах прошел тоже скомканно, второпях. Солдаты начинали нервничать. Туман, однако, заметно редел; впереди за изломами траншей и окопов, у самых окрайков кустарниковых островков из мелкого орешника, лишь местами бугрились, как шрапнельные разрывы, его все еще плотные, не раздерганные ветром кудели. С наблюдательного пункта, устроенного под высоким коньком крыши, Макарову видно было в бинокль, как на опушке подлеска перед его полком копошатся, скрываясь за кустами, фигурки неприятельских солдат, а чуть ближе змеились окопы и ходы сообщений, уходящие в подлесок.

Последние минуты перед боем всегда кажутся самыми длинными.

Наконец по рации сообщили, что артподготовка начнется в 15.35. Все больше светлело над краем подлеска и дальше, все ниже прижимала тишина солдатские головы к самому брустверу. Макаров по себе чувствовал, как велико сейчас напряжение каждого, и, прильнув к окулярам бинокля, все отчетливей видел свои и чужие окопы. Все было таким же, как на Руси, — широкое и голое ранневесеннее поле, густой кустарник, раскинувшийся островками, остатки тумана над ним — все такое же, что оставлено позади, пройдено и закреплено жизнью и смертью многих и многих — и все совсем другое — не русское, не свое.

В это время на левом фланге полка показалось красное пятнышко, движущееся по траншее. Макаров догадался: несут знамя. Он узнал фигурку Лежнева, который шел впереди знаменосца. Сзади них шли автоматчики. Были хорошо видны каски солдат, на мгновение замиравших перед знаменем. Кокорев стоял рядом с Макаровым, тоже смотрел на знаменосца, идущего по траншее.

Наконец знамя пронесли. До начала артподготовки оставалось всего три минуты.

— Ну! — сказал Макаров, подстегивая последний миг, и, словно подчиняясь его команде, этому нетерпеливому «ну», за спиной звучно лопнула тишина.

— Бу-жить! — взревела первая ракета сигнальной «катюши».

И понеслось.

— Вжить! Вжить! Вжить!

И сразу же тяжелым грохотом обвалился первый залп артиллерии, расставленной за деревней. Макаров с облегчением вздохнул, будто гору снял с плеч, кинул на Кокорева повеселевший взгляд:

— Все, товарищ генерал! Началось!

* * *

Целый час артиллерия гвоздила по вражеским позициям и столько же — заход за заходом — утюжили их бомбами самолеты 17-й воздушной армии. И все-таки артподготовка многим, особенно «свирцам», показалась недолгой. Все еще чего-то ждали, но в небо уже взлетели две красные ракеты — традиционный сигнал к атаке.

Анатолий Залывин одним из первых выпрыгнул на бруствер и коротко, без всякого надлома в голосе, как нечто будничное, бросил над окопом:

— Впере-ед, славяне! Пошли!..

За ним выскочил Саврасов и, краем глаза поймав секундную заминку бойцов, подстегнул их:

— А ну, шевелись, гвар-р-рдия!