Сокрушение тьмы

Но вот нечеткая цепь колыхнулась, дрогнула и покатилась вперед. Крепким холстом перед нею с треском разорвалась частая дробь выстрелов. С той стороны вдоль перелесков ответно хлестнули очереди тяжелых немецких «шмайссеров», ударили пулеметы. Однако волна наступавших, ломаясь и вновь выравниваясь, все стремительнее набирала разгон; то там, то здесь, словно перекликаясь друг с другом, теперь уже вспыхивало дружное, протяжное «ура!». Огневой вал артиллерии, которая смолкла было на короткое время, сопровождал наступающих. Перенос огня в глубину осуществлялся методом сползания: вначале переносился огонь более тяжелых орудий и минометов, затем — по мере продвижения пехоты — огонь переносили меньшие калибры. Вот когда для создания перед наступающими подвижного огневого щита потребовалась от артиллеристов исключительная точность.

В кустарнике первым лицом к лицу столкнулся с двумя венгерскими офицерами боец фароновской роты Тюнькин. Офицеры передовых групп венгров, очевидно, пытались удержать своих солдат силой, зная, что заградительные отряды немцев все равно встанут у них на пути, но им не удалось это сделать. Офицеры растерялись, замешкались и, спасая себя, успели лишь выскочить на небольшую полянку. Здесь-то и встретился с ними Тюнькин. Не вскидывая легкого десантного автомата, не целясь, лишь едва успев придавить к боку правую руку, он на бегу ударил короткой очередью высокого голенастого офицера, который бежал справа, и тот, обрывая бег, крутнулся на месте. Тюнькин сразу понял, что этот не опасен, но когда оторвал от него взгляд, с ужасом увидел: почти в упор целил в него другой офицер. В голове, словно дятел в сухую древесину, звучно ударила мысль: «Все!» Но это было не все, хотя в следующий миг резко дернулся в руке офицера черный ствол. Не боль почувствовал Тюнькин, а только тупой тяжелый толчок где-то возле правого соска, и пуля, боль от которой пронзила уже потом, прошла насквозь и срезала крупную ветку лещины за его спиной. Каким-то чудом Тюнькин, этот всегда тихонький, пришибленный с виду солдат, устоял на ногах и еще дал очередь в мелькнувшую перед ним серо-зеленую тень. Они упали одновременно и почти рядом. Рука у Тюнькина оказалась твердой: оба офицера были убиты наповал, сам же он не лишился ни сознания, ни дара речи; возбужденный болью, но не слыша ее, как она с каждым вдохом закипает внутри и выплескивается из обеих ран сгустками крови, он выкрикивал тем, кто пробегал неподалеку:

— Глядите! Глядите!.. Это я!.. Я… подвалил этих гадов!..

Солдаты лишь мельком бросали на него и на убитых взгляд, бежали дальше. И только старшина Якименко, порядком отставший от роты, остановился перед ним.

— Это ты, Тюнькин?

— Я! Я, старшина, — снова выкрикнул раненый. — Смотри на них! Я их обоих… Смотри кого уложил!.. Скажи ротному… Пусть все знают!..

— Доложу, Тюнькин. Всем доложу! — отвечал старшина, внимательно оглядывая ближнего офицера.

Офицер был молод, с впалыми щеками, черноволос. Рядом с ним лежала упавшая с головы утепленная пилотка, начавшая синеть рука все еще держала пистолет.

Тюнькин, успокоившись, поглядывал на старшину и проникался к нему призабытой ненавистью: слишком памятными были бессонные ночи по вине Якименко. Опершись спиной о плотный куст лещины, он с хрипом вздохнул, и в это время старшина весело крикнул ему:

— Тюнькин, держись! Сейчас перевяжу тебя и сообщу санитарам.

Якименко достал из его нагрудного кармашка перевязочный пакет, снял пропитанную кровью шинель, гимнастерку с рубашкой, начал перевязывать, бодро приговаривая:

— Ничего! Жить будешь, Тюнькин. От сквозных ран не умирают, если сразу не умер. Все, брат, отлично. И крови немного потеряно. Дыши спокойненько. Глубоких вдохов не делай. А санитаров сейчас пришлю.

Перевязанный и вновь одетый Тюнькин, испытывая благодарность, остался сидеть на поляне, а Якименко отправился разыскивать санитаров. Тюнькина подобрали, когда мимо проходил второй эшелон, но ему было уже все равно, чьи это санитары: борясь с приступами слабости, он медленно терял сознание.

* * *

Пока Залывин довел взвод до балки, он лишился трех бойцов. Двое погибли прямо на глазах: они шли неподалеку от него, близко друг к другу; мина шлепнулась перед ними, развернутым веером выбросила в разные стороны осколки и землю. Он не остановился, только успел оглянуться, силясь узнать, кому же так не повезло: иссеченные, изуродованные осколками, бились в судорогах два тела, как будто пытались встать; когда оглянулся еще раз, они были неподвижны.

У края балки, где огонь противника оказался особенно плотным, взвод его как-то сам по себе остановился, пытаясь залечь, некоторые залегли, выдергивая из чехлов лопаты, но в просвете кустов уже в который раз опять мелькнула сутулая спина Фаронова.

— Славяне, впере-ед! Не окапываться! — крикнул Залывин. Увидел братьев Якушкиных — Петра и Михайлу, дружно ринувшихся за Фароновым вниз, прыгнул и сам, раздвигая на пути мешавшие ему ветки кустов.