Сокрушение тьмы

— Нехороший нам достался участок. Очень уж соблазнительный для немцев. Как бы они, сукины сыны, не надумали какую-нибудь пакость ночью. Смотрите в оба. Часовых сменяйте через каждый час.

Но ночь, слава богу, прошла спокойно. Начинался рассвет. Залывин, глядя на солдат, тоже достал папироску, чиркнул под полой шинели трофейной зажигалкой, снова стал слушать тихие голоса:

— Доля такая наша. На фронте так. Долго не навоюешь. Особенно в наступлении.

Рядом проснулся лейтенант Нечаев, зябко встряхнулся, попросил у Залывина папиросу и тоже прислушался к солдатскому разговору:

— Карим, это ты? Какого ты черта панихиду запел?

Каримов приглушенно засмеялся:

— А что? Не правда, что ли?

— Может, и правда, а болтать нечего, — осадил Каримова голос, и по голосу Залывин узнал Саврасова.

Но Каримов не унимался:

— А нам, татарам, одна хрен, — сказал он соленой присказкой.

Вокруг засмеялись.

— Я вчера трем фрицам салазки на сторону повернул, сегодня, если успею, еще поверну троим. А болтать? Почему и не поболтать?

— Эй, вы! Хватит вам балаболить. Где там Утешев?

— Здесь я, товарищ младший лейтенант. Чего хочешь?

— Вот, друг, — сказал Саврасов. — Сколько раз тебе говорил, что так нельзя отвечать командиру?

— Эй-ии, — огрызнулся Утешев. — Если старшина еще раз вареный чушка тащит, я его стрелять буду!

— Вот поэтому я тебя и окликнул, — сказал Залывин, смеясь. — Уже четыре часа. Ступай за ним сам, пусть поторопится с завтраком. Поможешь термосы принести. Дом помнишь, в котором он остановился?

— Помню. Как не помнить? Сейчас пойдем.

Утешев подхватил автомат, подтянул ушанку, выпрыгнул из окопа.

— Эй, помкомвзвода, — понеслось по траншее, — по одному человеку за завтраком!

Настроение у всех поднялось. Как словом душу ни весели, а с горячим завтраком в холодном окопе ему не сравниться.

* * *

Еще держали солдаты в руках дымящиеся котелки с недоеденным мясом, испытывая во рту приятно палящий вкус красного перца, еще, обходя траншею, предлагал им старшина добавки, как вдруг ударили с неприятельской стороны тяжелые и хлесткие мины шестиствольного миномета; полетели в грохоте комья земли на солдатские головы, в открытые котелки с мясом, взвыли осколки; плоский на лямках термос, выставленный на бруствер, со звоном хлестнуло о стену окопа, оставляя на ней жирное мясное месиво.

— «Ваню-уша»! «Ванюша» лупит! — закричали солдаты, хватаясь первым делом за каски и падая вниз лицом.

— Хор-р-рони-и-ись, братва!

Возле Саврасова кто-то попытался выпрыгнуть из окопа, он, не глядя, схватил его за обрез голенища, сильным рывком сбросил вниз, услышав короткий треск раздираемого шва.

— Куда? Жить надоело? — рявкнул, падая вместе, но тот, кого он сдернул, ужом вывернулся из-под руки, шмыгнул за колено траншеи.

Но вдруг, так же внезапно, знакомый, отрезвляющий голос Фаронова, перекрывший грохот, вскинулся над траншеей:

— Вни-има-ани-ие! Слушай мою команду! Приготовиться к бою! Сме-еле-е-е, ребятки-и-и! Смеле-е-е, деса-ант-ни-ики!

Такой внезапный артналет только и мог быть предвестником контратаки. Немцы, очевидно, решили прорваться именно здесь, чтобы потом отбить оставленные ими вчера позиции, и решили это сделать на рассвете, во время завтрака.

Фаронов не обманулся. С той стороны, где были немцы, отчетливо и коротко между двумя разрывами наплыл на траншею отдаленный гул человеческих голосов, похожий на взлаивание гончих собак.

— Вот фрицы! Вот стервы! — сказал Саврасов, приподнимаясь. — Позавтракать не дали.

— Встать! — закричал Залывин, кожей чувствуя всю степень опасности, надвигающейся на них. — К оружию! Приготовить гранаты! Пулеметчики-и! К пулеметам!

Помимо девяти ручных пулеметов в роте, ей еще было придано четыре станковых пулемета. Это была такая сила, перед которой любая атака могла захлебнуться.

Каримов, отряхиваясь, выставил на бруствер ручной пулемет. Утешев, его второй номер, откапывал в заваленной землей нише металлическую коробку с запасными дисками. Саврасов поспешно выдирал из подсумков гранаты. Братья Якушкины, наоборот, готовились к бою неторопливо, по-хозяйски, чтоб все было под рукой — и рожки к автомату и патроны россыпью.

За спиной, но уже дальше разрозненно треснули еще два минометных разрыва, и стало тихо, так тихо после оглушающего треска и грохота, что явственно донеслось:

— А-ля-ля-ля! О-лю-лю-лю!

Залывин высоко приподнялся над бруствером: в серой рассветной пелене бежали на них какие-то призрачные, будто просвечивающие насквозь фигурки.

— По атакующему противнику-у… О-го-о-онь! — подал команду Фаронов.

— Огонь! — откликнулся ему Залывин.

— О-гонь! — зычно повторил Нечаев.

— Ого-онь! — уже совсем в отдалении прозвучал тонкий, срывающийся на фальцет голос младшего лейтенанта Заврина.

Шквал огня ударил в призрачные, размытые туманом фигурки. Каримов, намертво стиснув зубы, бил в них короткими очередями.

— Я вам сейчас покажу «ля-ля-ля», — приговаривал он. — Я вас, туды вашу матушку, отучу петь люлюшеньки!..

Немцы не добежали до траншеи метров сто и, рассеиваясь по полю, стремительно покатились обратно, сбивая ряды задних и увлекая их за собой.