— Та-ак! — громко и торжественно сказал Залывин, скаля в напряженной улыбке перекошенный рот. — Получили, чего просили? Саврасов! Перебрось на правый фланг взвода станкачей. На запасную позицию!.. Сейчас они еще пойдут… Еще попробуют…
И бегом, неся на вытянутых руках станковый пулемет, задевая зелеными колесиками о стенки окопов, пулеметчики пробежали мимо Залывина на запасную позицию. Следом за ними, пригибая головы, прошмыгнули подносчики с жестяными коробками.
Но немцы что-то не торопились: то ли одумались, то ли готовили силы для более напористой атаки. Фаронов воспользовался затишьем, пробрался по траншее в окоп Залывина. Вид у него был, несмотря на успех короткого боя, растерянный и жалкий: он сутулился больше обычного, гимнастерка, испачканная окопной глиной, топорщилась на груди, ремень с кобурой отвис на бедре, оттянув портупею, скуластое лицо, с темной густой щетиной на подбородке тоже все в грязных пятнах, но страха в глазах не было.
— Анатолий Сергеевич, ну как у вас тут — ничего? Нервы-то выдержали? А я, знаете ли, трухнул, растерялся. Думал: сомнут роту… Эка ведь как навалились!
— Ну-у, роту не так просто смять, — сдержанно засмеялся Залывин. — Видели, как они от нас сыпанули?
— Да как не видеть! А перед этим-то? Я уж хотел было поднимать роту да в контратаку.
— И хорошо, что не подняли, — ответил Залывин. — Момент был неподходящий. Далековато до немцев было. Мы бы преждевременно выдохлись.
— Вот-вот, я тоже так подумал.
И Залывин понял, что «трухнул» Фаронов не за себя, а за роту. Это во многом его извиняло.
— Я ведь к вам как раз посоветоваться пришел, если они, конечно, опять пойдут…
— Пойдут, Яков Петрович. Обязательно пойдут.
— Так вот, надо ли врукопашную-то? Вы у нас воин бывалый. Небось и не в таких передрягах случалось… А я — что? Опыта боевого нет.
На душе у Залывина совсем потеплело. Сердце мягко дрогнуло от нежного, почти сыновьего чувства к этому откровенному и доброму человеку, не скрывшему, что он растерялся, и теперь просящему совета, как поступить, если еще раз вот так же навалятся немцы.
— Раз на раз не приходится, Яков Петрович, — ответил Залывин. — Каждый бой — он по-своему разный. Тут момент чутьем ловить надо. Ну и… общий настрой бойцов. Да вы не волнуйтесь. Эта наука быстро усваивается. Она сама по себе приходит.
— Ну спасибо, ободрили меня. Так я пойду на свой пункт.
— Счастливо, Яков Петрович. Мы вас не подведем. Ребята у нас молодцы.
Фаронов было пошел, но Залывин вдруг остановил его.
— Да, минуточку… Яков Петрович… — он сам шагнул к нему, тихо так, чтобы никто не слышал, сказал: — Яков Петрович, извините, пожалуйста, — распрямил плечи, завел большие пальцы рук за ремень, как бы распрямляя и без того ладно сидящую на нем шинель, — внешний вид у вас не совсем…
Фаронов мельком взглянул на себя и виновато заулыбался:
— Ах, да-да. Спасибо, голубчик, буду помнить. Личный пример… Это, видите ли, очень важно…
Он быстро привел себя в порядок, распрямил плечи, подал Залывину руку и, не пригибаясь, пошел по траншее, а Залывин, глядя ему вслед, вспомнил, какой был у него позавчера просящий взгляд, которым он звал роту быстрее скатиться в балку, чтобы вывести ее из-под огня.
Немцы действительно пошли. Пошли гуще и напористей. Снова ударили по ним пулеметы, защелкали автоматы. Их выкашивали, как траву, но они шли, упрямо надвигаясь на окопы; их стали бить почти в упор, забрасывать гранатами, но они все продолжали бежать, словно одурев от гибельного огня и собственной безвыходности. И тогда лейтенант Залывин, чувствуя, что солдаты могут не выдержать, сломиться, напружинив спину, перехлестнутую ремнями, выпрыгнул из окопа.
— За мной! — закричал он. — В ата-аку!
Вторым выпрыгнул Нечаев. Парторг роты — он подал свою команду:
— Ко-оммуни-исты! Вперед! За Родину-у!
И рота пошла за ними. Волна покатилась на волну, стремительно сужая разрыв.
На войне, даже в самом осатанелом бою, люди редко сходятся лицом к лицу, идут сознательно друг на друга. Чьи-то нервы обычно не выдерживают гораздо раньше того переломного момента, за которым человек уже перестает видеть рассев бегущих на него врагов, замечать ряды своих товарищей по оружию, за которым он уже ловит только ответный взгляд, нацеленный на него, и знает, что только он, этот пристальный, обезумевший взгляд может стать для него роковым и что любыми путями — силой, изворотливостью, хитрой уловкой — надо его погасить.