Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Ко времени своего прибытия во Францию Пуанкаре решил – хотя все еще не было никаких признаков военных контрмер со стороны Германии, – что европейской войны уже не избежать[1560]. Он нашел своих министров в спокойном и решительном настроении и с облегчением увидел, что они готовы действовать более энергично, чем малодушный Вивиани. Пуанкаре уже телеграфировал Бьенвеню-Мартену, поручив ему поддерживать связь со своими коллегами – руководителями военного министерства, военно-морского флота, внутренних дел и финансов, чтобы обеспечить соблюдение всех «необходимых мер предосторожности» на случай обострения напряженности; он с удовлетворением обнаружил, что во всех соответствующих секторах был достигнут значительный прогресс. Абель Ферри, заместитель государственного секретаря по иностранным делам, и Рене Рено, министр общественных работ, которые приехали в Дюнкерк, чтобы встретить президентскую делегацию, сообщили Пуанкаре, что солдаты отозваны из отпусков, войска, находившиеся в военных лагерях, вернулись в свои гарнизоны, префекты были предупреждены о необходимости находиться в готовности, государственные служащие получили указание оставаться на своих постах, а муниципалитет Парижа закупил запас товаров первой необходимости; «Короче говоря, были предприняты шаги, которые, когда потребуется, позволили бы провести немедленную мобилизацию»[1561]. Когда Рено спросил его в поезде, мчащемся из Дюнкерка в столицу, возможно ли еще политическое урегулирование, Пуанкаре ответил: «Нет, урегулирования быть не может. Никаких договоренностей не будет»[1562]. Наиболее показательно описание в дневнике Пуанкаре толпы, которая собралась, чтобы поприветствовать его по дороге с корабля на поезд; оно показывает состояние ума политического лидера, уже находящегося в состоянии войны:

Мы сразу заметили, что моральный дух населения отличный, особенно рабочих и докеров. Очень плотная толпа заполнила пристани и набережные и приветствовала нас повторяющимися криками: «Да здравствует Франция! Да здравствует Пуанкаре!» Я справился со своими эмоциями и обменялся парой слов с мэром, сенаторами и депутатами. Все они говорят мне, и префект подтверждает, что мы можем рассчитывать на решимость граждан и единство страны[1563].

Российское правительство уже начало осуществление далеко идущих предварительных мобилизационных мер. Париж был хорошо проинформирован об этом как Палеологом в краткой записке от 25 июля, так и более подробно на следующий день французским военным атташе в Санкт-Петербурге генералом Пьером де Лагишем[1564]. Затем, утром 29 июля, российский посол Извольский сообщил, что начало частичной мобилизации против Австро-Венгрии запланировано на тот же день. Довольно сложно оценить реакцию Пуанкаре на эту новость, потому что позже (во время подготовки своих мемуаров) он удалил вторую половину записи за 29 июля из своего дневника, вырвав страницу, которая, похоже, была посвящена действиям России[1565]. Не сохранилось и никаких протоколов заседания Совета министров, созванного в тот день. Но согласно сообщению, переданному Жозефу Кайо в тот вечер одним из присутствовавших (министром внутренних дел Луи Мальви), Совет министров безоговорочно одобрил российские меры[1566]. Ни 26–27, ни 29 июля Париж не видел никаких оснований призвать партнера по альянсу к сдержанности.

Все это соответствовало сценарию начала войны на Балканах и французскому стратегическому мышлению, которое придавало большое значение скорости и эффективности российской мобилизации. Но этот приоритет нужно было сбалансировать с необходимостью обеспечить британское вмешательство. К концу июля правительство в Лондоне все еще находилось в нерешительности по поводу того, примет ли Британия участие в надвигающейся европейской войне, а если да, то когда и каким образом. Одно было ясно: если бы стало очевидно, что именно Франция развязала агрессивную войну на западе одновременно со своим союзником на востоке, это полностью подорвало бы ее моральные претензии на поддержку Великобритании. Тем не менее перед лицом возможного немецкого нападения безопасность Франции требовала, чтобы Париж настаивал на скорейшем военном ответе Санкт-Петербурга. Это был известный парадокс: на западе война должна быть оборонительной, на востоке – наступательной. Эти противоречивые императивы оказывали огромное давление на политиков в Париже. И давление стало особенно острым в ночь на 29 июля, когда немцы предупредили Санкт-Петербург, что они рассмотрят возможность мобилизации собственных сил, если Россия не остановит свою мобилизацию.