Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Как мы знаем, такой необычный вариант действий не случился. Сам Грей оставил его еще до того, как едкая записка Берти достигла стола министра иностранных дел. Одно мы знаем наверняка: в эти дни Грей действовал под колоссальным давлением. Он очень мало спал. У него не было возможности узнать, поддержит ли кабинет его интервенционистскую политику, и когда, и на него осуществляли разнообразное давление противники интервенции в его собственном правительстве (которые все еще контролировали большинство в кабинете) и сторонники интервенции из консервативной оппозиции.

Еще одним источником давления, который может помочь объяснить уловки 1 августа, был приказ России о мобилизации от 30 июля. Поздно вечером 31-го числа посольство Германии проинформировало Лондон, что в ответ на российскую мобилизацию Берлин декларирует Состояние неминуемой угрозы войны и объявляет, что, если Россия немедленно не отменит свой приказ о всеобщей мобилизации, Германия будет обязана мобилизовать собственные силы, что, в свою очередь, «означает войну»[1662]. Эта новость вызвала тревогу в Лондоне. В 1:30 премьер-министр Герберт Асквит и личный секретарь Грея сэр Уильям Тиррелл на такси помчались в Букингемский дворец, чтобы разбудить короля и уговорить его отправить телеграмму Николаю II с призывом остановить русскую мобилизацию. Позже Асквит так описал эту сцену:

Бедного короля вытащили из постели, и одним из моих самых удивительных приключений (а как вы знаете, у меня их было немало) было сидеть перед ним (он был в коричневом халате поверх ночной рубашки и с явными признаками того, что его оторвали от «сладкого сна») и зачитывать вслух сообщение и уже составленный черновик ответа. Все, что он предложил, это сделать его более личным и прямым – вставив слова «Мой дорогой Ники» и добавив в конце подпись «Джорджи»![1663]

Дипломатическая активность усилилась с рассветом.

Мы можем рассматривать влияние новостей из Санкт-Петербурга в свете того, что нам известно об амбивалентности взглядов министерства иностранных дел на Россию в последние месяцы перед разразившимся июльским кризисом. Как мы видели, Грей и Тиррелл какое-то время переосмысливали отношения с Россией. В свете продолжающегося давления России на Персию и другие периферийные имперские территории, велись разговоры об отказе от англо-русской конвенции в пользу более открытой политики, которая не обязательно исключает какое-либо сближение с Германией. Это так и не стало политикой министерства иностранных дел, но новость о том, что русская мобилизация только что вызвала контрмеры Германии, по крайней мере, на какое-то время выдвинула на первый план российский аспект нарастающего кризиса. Британские политики не проявляли особого интереса или сочувствия к сербам. Это была война на востоке, подожженная проблемами, далекими от занимавших официальный Уайтхолл. Вызвало ли это у Грея опасения относительно балканского сценария начала конфликта?