Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

И вот он оказался в незавидном положении. Вообще говоря, намечалась не строго оборонительная война, а война, в которой Франция была призвана поддержать вмешательство России в балканский конфликт – обязательство, по поводу которого он сам ранее выражал озабоченность. Французское правительство сделало все возможное, чтобы компенсировать этот изъян, скрупулезно избегая любых агрессивных мер против Германии: утром 30 июля Совет министров в Париже согласился, что французские передовые войска займут позиции вдоль линии от Вогезских гор до Люксембурга, но не будут подходить к границе ближе, чем на десять километров. Идея заключалась в том, чтобы избежать любой возможности пограничных стычек с немецкими патрулями и убедить Лондон в мирном характере французской политики. Считалось, что моральный эффект и пропагандистская ценность такой демилитаризованной зоны перевешивают военные риски. Лондон был немедленно уведомлен через Камбона о новой политике[1671]. Но факт остается фактом: Великобритания не была, как неоднократно указывал Грей, участником того альянса, который якобы вынуждал Францию вмешиваться в этот конфликт, и при этом она не была официально уведомлена об условиях этого альянса. Ни Россия, ни Франция не подвергались нападению или прямой угрозе нападения. Для Камбона было естественно убеждать Грея в том, что Франция «обязана помочь России в случае нападения на нее», но на данный момент не было никаких указаний на то, что Австрия или Германия намеревались напасть на Россию[1672]. Не выглядело также и вероятным, что британское заявление о намерении вмешаться в конфликт удержит центральные державы от политики, которую они начали проводить без консультаций с Великобританией.

В основе этого затруднительного положения лежало расхождение во взглядах, уходящее корнями глубоко в историю англо-французской Антанты. Камбон всегда неявно полагал, что Великобритания, как и Франция, рассматривала Антанту как инструмент для уравновешивания и сдерживания Германии. Он не понимал, что для британских политиков Антанта служила более масштабным целям. Она была, среди прочего, средством защиты от угроз для рассредоточенных территорий Британской империи, исходящих от сил, находящихся в выгодном положении, чтобы иметь возможность причинить им вред, а именно от России. Одна из возможных причин неверного понимания Камбоном британской политики заключалась в том, что он стал слишком сильно зависеть от заверений и советов постоянного заместителя министра сэра Артура Николсона, который был страстным сторонником укрепления отношений с Россией и Францией и хотел бы видеть, как они перерастут в полноценный действующий союз. Но Николсон, хотя и был влиятельным чиновником, не был главным политиком в Лондоне, и его взгляды все больше расходились со взглядами группы Грея, которая становилась все более недоверчивой к политике России и все более открытой для более прогерманского (или, по крайней мере, менее антигерманского) курса[1673]. Это классический пример того, как трудно было даже самым информированным современникам читать намерения союзников и врагов.

Расхождения в геополитических взглядах были усилены глубокой антипатией британского политического истеблишмента к любым формам связывающих обязательств, усугубляемой глубокой враждебностью по отношению к России, особенно среди ведущих либеральных радикалов. Таким образом, Сердечная Антанта стала представлять для двух партнеров две совершенно разные вещи[1674]. На протяжении всего существования союза министерство иностранных дел «стремилось свести к минимуму потенциал Антанты, в то время как набережная Орсе стремилась максимально использовать все ее возможности»[1675]. И все эти диссонансы были усилены двумя людьми, олицетворявшими Антанту в Лондоне – Эдвардом Греем и Полем Камбоном, первый настороженный, уклончивый и в принципе безучастный к проблемам Франции и Европы, второй – гипертрофированный патриот Франции, всецело посвятивший себя Антанте, которая была и осталась венцом не только его политической карьеры, но и его политической жизни.