Е. БаратынскийБыл он времени приспешник,С ним буянил заодно,А теперь утихомирился, —Сквозь безлиственный орешник,Как раскаявшийся грешник,Долгий день глядит в окно.Травяные смолкли речи,Призадумались стволы.Запылав, закат расширился,И уносится далече,Исцеляя от увечий,Запах почвы и смолы.Пусть тревоги вековые —Наш сверкающий удел,А кошелки мать-и-мачехиЗолотисто-огневыеРаскрываются впервые,И впервые мир запел.Снова жгучего прозреньяНад землей простерта сень,Каин{332}, Авель — снова мальчикуНо в предчувствии бореньяЗаурядный день твореньяВновь горит, как первый день.
1969
Костер
Не видел сам, но мне сказали,Что, уведя за косогор,Цыганку старую связалиИ рядом развели костер.Туман одел передовуюИ ту песчаную дугу,Где оборотни жгли живуюНа том, не нашем берегу.А я, покуда мой начальникНаправился в политотдел,Пошел к тебе сквозь низкий тальник.Который за ночь поредел.В избе, в больничном отделенье.Черно смотрели образа,И ты в счастливом удивленьеРаскрыла длинные, оленьи,С печальным пламенем глаза.Мы шли по тихому Заволжью,И с наступленьем темнотыКостер казался грубой ложью,А правдой — только я и ты.Но разве не одной вязанкойМы, люди, стали с давних пор?Не ты ли той была цыганкой?Не я ль взошел на тот костер?Не на меня ль ложится в миреЗа все, чем болен он, — вина?Мы оба на чужой квартире,В окне — луна, в окне — война.
1969
По дороге
Вдоль забора к оврагу бежит ручеек,А над ним, средь ветвей, мне в ответ.Соловей говорит по-турецки: йок-йок,Это легче, чем русское: нет.Потому что неточен восточный глаголИ его до конца не поймем,Потому что роскошен его произволИ надежда упрятана в нем.Я не вижу, каков он собой, соловей,Что поет на вечерней заре.Не шарманщик ли в серенькой феске своейПоявился на нашем дворе?Пахло морем, и степью, и сеном подвод…Миновало полвека с тех пор,Но меня мой шарманщик и ныне зоветУбежать к ручейку за забор.И когда я теперь в подмосковном боруСоловья услыхал ввечеру,Я подумал, что я не умру, а замруПо дороге к родному двору.