Стихотворения (1928)

Кулака увидеть —
                             просто —
посмотри
               любой агит.
Вон кулак:
                ужасно толстый,
и в гармошку сапоги.
Ходит —
              важный,
волосья —
                  припомажены.
Цепь лежит
                   тяжелым грузом
на жилетке
                  через пузо.
Первый пьяница
                           кулак.
Он гуляка из гуляк —
и целуется с попами,
рабселькорам на память.
Сам,
        отбился от руки,
всё мастачат
                     батраки.
Сам,
        прельщен оконным светом,
он,
     елозя глазом резвым,
ночью
          преда сельсовета
стережет
               своим обрезом.
Кулака
           чернят —
                          не так ли? —
все плакаты,
                    все спектакли.

Не похож

               на кулачество
                                     этот портрет.
Перекрасил кулак
                             и вид
                                      и масть.
Кулаков
             таких
                      почти и нет,
изменилась
                   кулачья видимость.
Сегодня
             кулак
                      и пашет,
                                    и сам
на тракторе
                  прет, коптя,
он лыко
            сам
                   дерет по лесам —
чтоб лезть
                 в исполком
                                   в лаптях.
Какой он кулак?!
                          Помилуй бог!
Его ль
           кулаком назовем?
Он
     первый
                 выплатил
                                 свой налог
и первый
               купил заем.
А зерно —
                 запрятано
чисто и опрятно.
Спекульнуть получше
на голодный случай.
У него
          никакого батрачества,
крестьянин
                  лучшего качества.
На семейном положеньице,—
чтоб не было
                     зря
                           расходца,
каждый сын
                   весною женится,
а к зиме
              опять расходится.
Пашут поле им
                         от семи до семи
батраков семнадцать
под видом семьи.
Попробуй
                разобраться!
Иной
         работник
                        еще незрел,
сидит
          под портретом Рыкова,
а сам у себя
                     ковыряет в ноздре,
ленясь,
            дремля
                        и покрикивая.
То ли дело —
                      кулак:
обхождение —
                        лак.
Все дворы
                 у него,
                            у черта,
учтены
            корыстным учетом:
кто бедняк
                 и который богатый,
где овца,
               где скот рогатый.
У него
          на одной на сажени
семенные культуры рассажены.
Напоказ,
              для начальства глазастого,
де —
         с культурой веду хозяйство.
Но
     по-прежнему —
                               десятинами
от трехполья
                     веет сединами.
И до этого дня
                        наш советский бедняк
голосит
             на работе
                             «Дубину»,
а новейший кулак
                             от культурнейших благ
приобрел
               за машиной машину.
«Эх, железная,
                        пустим.
Деревенщина —
                          сама пойдет.
Заплатит,—
                   получим
                                 и пустим».
Лицо приятное,
                         ласковый глаз,
улыбка
            не сходит с губ.
Скостит
             на копейку
                              задолженность с вас,
чтоб выпотрошить —
                                  рупь.
Год, другой —
                       и вся округа
в кабалу
              затянута туго.
Трут в поклонах
                          лбом онучи:
«Почет
            Иван Пантелеймонычу».
Он добряк,
                 но дочь, комсомолку,
он в неделю
                    со света сживет.
«Где была?
                   Рассказывай толком!
Набивала
                детьми
                            живот?»
Нет управы.
                   Размякло начальство
от его
          угощения частого.
Не с обрезом
                      идет под вечер,—
притворясь,
                   что забыл о вражде,
с чаем
           слушает радиоречи —
уважаемых вождей.
Не с обрезом
                     идет
                             такой мужик.
Супротив милиции…
                                  Где ж им?!
Но врагу своему
                          сегодня
                                       гужи
он намажет
                   салом медвежьим.
И коняга,
              страшась медведя,
разнесет
               того, кто едет.
Собакой
             сидит
                       на своем добре.
У ямы,
           в кромешной темени,
зарыта
            деньга
                       и хлеб,—
                                      и обрез
зарыт
          до поры до времени.
Кулак орудует,
                        нечего спать.
Будем крепче, чем кремни.
Никаким обрезом
                            обратно и вспять
не повернуть
                     советского времени.
Хотя
        кулак
                  лицо перекрасил
и пузо
           не выглядит грузно —
он враг
            и крестьян,
                              и рабочего класса,
он должен быть
                         понят
                                  и узнан.
Там,
       где речь
                     о личной выгоде,
у него
          глаза навыкате.
Там,
       где брюхо
                        голодом пучит,
там
       кулачьи
                     лапы паучьи.
Не тешься,
                  товарищ,
                                 мирными днями,
сдавай
            добродушие
                                 в брак.
Товарищ,
               помни:
                          между нами
орудует
             классовый враг.