От сумерек мира в немыслимом сходстве,Сменяя обличье наречий и карт,Не тенью на стены бросается отсветБулонского леса, Монмартра, мансард.Нет! Живопись эта кружит, как в серсо, —Квадратики, ромбы и кубы,Пока прижимает к тебе ПикассоСвои лиловатые губы,Покуда синеет, покуда рассветНа тысячу красок перебран,Меняясь в наклейках и тая в росеНад фабрикой «Хорто-дель-Эбро».Вот сумерки века, искусства распад,Немыслимый уговор братский,Когда и палитры стучат невпопад,И глохнут неверные краски.Но всё же люблю я весь этот разор,Размытые суриком тропы,Где падает море от черных озерНа плоские крыши Европы.Преддверие века, Марат и Конвент,Сюда не доходят корнями,И только спадает в узорной канвеЗеленый и синий орнамент,Да плечи натурщиц, да розовый брод,Да черного дерева контур,В котором, как маятник, взад и вперед,На ветке качается кондор.Анютины глазки, к тюльпану тюльпан,Петлицы драгунского смотра,Но сразу врывается с песней толпаВ кромешный покой натюрморта.От брамселей смятых, от низких бортов,От мачт розоватого цвета,Как песня, скользнувших с Марселя, с БордоЗа четверть часа до рассвета.Что это? «Стремится душа в примитив»?Бьют склянки, качается море,И сразу спадает дикарский мотив,Походная песня Маори.Рубеж океанов. Гоген! Это ты,Работа без срока, без пауз,И легче, чем краска, врастает в холстыЛинейный стремительный пафос.Но всё же от Лувра качается дым,Горчит и мельчит непрестанно,Хрипит перерезанным горлом твоим,Пугает упорство Сезанна.Искусство не медлит, а значит, оноДля Франции слишком опасно,И каждый из тех, кто свергает канон,Не сын ей при жизни, а пасынок.Я вышел шатаясь, и сразу насквозьДо края проняло гитарой.На заячью шапку пахнуло Москвой,Как своды Блаженного, старой.Там падают струны, там глохнет бильярд,Чадят папиросами «Ира»,Притоны и церкви московских бояр,Всё столпотворение мира.Но сразу за этим развалом — закатИ песня про рыжего Джона,И долго на город глядят свысокаЩербатые трубы Гужона.1927