Стоик

В Рочестере они слушали экскурсовода, говорившего о короле Иоанне, Уильяме Руфусе, Симоне де Монфоре и Уоте Тайлере[20], которых Каупервуд отмел как чистых теней, людей или существ, поднявшихся когда-то на вершину славы и имевших эгоистичные представления того или иного рода, а потом ушедших в прошлое, превратившихся в ничто, как превратятся и все, кто был здесь. Ему больше нравился блеск солнечных лучей в реке и ощущение весны в воздухе. Даже Бернис, казалось, была немного разочарована довольно простецким видом.

Но в Кентербери настроение у всех у них резко изменилось, даже у миссис Картер, которую религиозная архитектура ничуть не интересовала.

– А вот это местечко мне нравится, – сообщила она, когда они вошли на одну из петляющих улочек города.

– Я хочу узнать, какой дорогой приходили пилигримы, – сказала Бернис. – Может быть, вот этой самой. Ой, посмотрите – собор! – и она показала на башню и пространство между сводами, видимые над низкой крышей каменного коттеджа.

– Превосходно, – сказал Каупервуд. – И денек для этого выдался неплохой. Что будем делать – сначала поедим или будем питаться красотами собора?

– Сначала собор! – ответила Бернис.

– А потом будем есть холодный ланч, – саркастически заметила ее мать.

– Мама! – укоризненным тоном проговорила Бернис. – Мы же в Кентербери!

– Видишь ли, мне кое-что известно об этих английских гостиничках, и я знаю, как важно не оказаться последним, если ты не смогла быть первой, – сказала миссис Картер.

– И вот вам сила религии в 1900 году! – заметил Каупервуд. – Религия отходит на второй план, уступая место маленькой гостиничке.

– Я ни слова не скажу против религии, – гнула свое миссис Картер, – но церкви – дело другое. Они никакого отношения к религии не имеют.

Кентербери. Городок десятого века, лабиринт петляющих улочек, тишина внутри стен церковного двора и величественные, почерневшие от времени шпили, остроконечные башни, контрфорсы собора. Беспокойные галки, конкурирующие за местечко получше. Внутри столпотворение надгробий, алтарей, каменных плит, ковчегов: Генрих IV, Фома Бекет, архиепископ Лод, гугеноты и Эдуард, или Черный принц[21]. Бернис было не оттащить от всего этого. Экскурсоводы и стайки путешественников медленно переходили от одной достопримечательности к другой. В подземной часовне, где жили и обрели убежище гугеноты, где они молились и ткали себе одежду, Бернис задержалась, задумавшись с путеводителем в руке. Потом она остановилась на том самом месте, где был убит Фома Бекет.

Каупервуд, который видел вещи крупным планом, едва выносил мелкие детали. Его мало интересовали дела давно умерших мужчин и женщин, он был слишком погружен в живое настоящее. И он спустя какое-то время вышел наружу, предпочтя широкий простор сада с его тропинками с высаженными вдоль них цветами и видами на собор. На его арки и башни, его витражи, на это тщательно высеченное из камня святилище, еще сохраняющееся обаяние, и все это благодаря рукам и мозгам, целеустремленности и мечтам эгоистичных и озабоченных самосохранением существ вроде него. И такое огромное их число, размышлял он, идя неспешным шагом, воевали за право владеть этой церковью. А теперь они лежат в ее стенах, возвеличенные и возведенные в ранг добропорядочных, благородные мертвецы! А были ли на этой земле истинно благородные? Существовала ли когда-нибудь хоть одна душа, чье благородство ни у кого не вызывало сомнений? Он не был готов в это поверить. Мужчины – все без исключения – убивали, чтобы жить и потакали своим похотливым желаниям, чтобы воспроизвести себя в потомстве. Да что говорить – войны, тщеславие, притязания, жестокости, жадность, похоть, убийство знаменовали их истинную историю, и только слабые обращались за помощью к мифическому спасителю, или богу. А сильные использовали эту веру в бога, чтобы еще надежнее поработить слабых. И делали это с помощью таких вот храмов и святилищ. Он смотрел на все это, погрузившись в свои мысли, и его как-то тронула тщета такой громады, которая все еще была такой прекрасной.

Но мелькавшей время от времени Бернис – она внимательно замирала то над крестом, то над какой-то религиозной надписью – было достаточно, чтобы вернуть его к действительности. В ней в такие мгновения было что-то казавшееся нематериальным, какое-то интеллектуально-созерцательное изящество, отметавшее налет этой языческой современности, которая в другие времена придавала ей силу и великолепие красного цветка на сером камне. Может быть, рассуждал он, ее реакция на эти выцветшие воспоминания и формы вкупе, чего уж греха таить, с ее тягой к роскоши была не так уж чужда той тяге, что он испытывал к картинам, и тому удовольствию, которое он находил в силе. Все это наполнило его уважением, которое еще усилилось, когда, закончив экскурсию, они уже готовились возвращаться, и она воскликнула:

– Мы вернемся сюда вечером после обеда! Будет новолуние.

– Неужели? – удивленно сказал Каупервуд.

Миссис Картер зевнула и сказала, что никуда не пойдет. После обеда она пойдет к себе в номер.