Стоик

Эйлин слабо улыбалась, слушая это.

– Возможно, это справедливо не только для одного Востока, – сказала она.

На лице мадам Режтадт появилась умудренная улыбка.

– Да, – сказала она, – конечно. У нас здесь тоже есть рабыни, и в Омеррике тоже, йес? – Она продемонстрировала свои ровные белые зубы.

Эйлин рассмеялась, подумав о своем эмоциональном рабстве у Каупервуда. Как получается, что такая вот женщина может быть полностью эмансипирована, может не интересоваться мужчинами, ну или не в такой степени и не столь мучительно, тогда как она, Эйлин… Ей сразу же захотелось узнать мадам Режтадт поближе, может быть, в результате общения заразиться ее эмоциональным спокойствием и небрежением к общественной морали.

Странным образом мадам Режтадт демонстрировала более чем вежливый интерес по отношению к Эйлин. Она спросила Эйлин о ее жизни в Америке. Давно ли она в Париже? Где остановилась? Она предложила встретиться за ланчем, скажем, завтра, и Эйлин с живостью согласилась на это предложение.

И в то же время ее голова шла кругом от всех практических поворотов этого дня и участия в них Толлифера. Потому что ей с неприкрытой прямотой и приятной уклончивостью указали на ее недостатки, однако в то же время дали понять, что существуют средства для выправления ситуации. Есть доктор, есть массажист, есть диета и новый метод лицевого массажа. Она должна измениться. И Толлифер поможет ей в этом. Но с какой целью? И ради чего? Он явно не пытался фамильярничать с ней. Отношения между ними были чисто платонические. Она была озадачена. Но в то же время – а какая разница? Каупервуда она больше не интересует, а потому должна найти какой-то способ жить дальше.

Вернувшись к себе в отель, Эйлин ощутила неожиданное и мучительное желание близости с каким-нибудь одним человеком в целом мире, с человеком, которому она могла бы рассказать обо всех своих бедах, с которым она могла бы расслабиться и быть самой собой. Ей бы хотелось иметь друга, чьей критики не нужно было бы бояться, кому она могла бы довериться. Она увидела что-то в Марии Режтадт, когда они обменялись рукопожатием на прощанье, Эйлин тогда вдруг почувствовала, что она может обрести в Марии такого друга или по меньшей мере его подобие.

Но те десять дней, которые она собиралась провести в Париже, прошли довольно быстро. И когда они прошли, она еще ни в коем случае не была готова возвращаться в Лондон. Потому что, как она вдруг почувствовала, Толлифер с его советами и армией умелых работников запустил кампанию, которая означала физические, а также эстетические улучшения, и на эту кампанию требовалось время, и она могла даже привести к тому, что отношение Каупервуда к ней изменится. Она теперь убеждала себя, что еще не стара, и теперь, когда он вовлечен в эту всепоглощающую коммерческую борьбу, он, может быть, будет готов принять ее на основе прежней привязанности, а может быть, и чувственности. Она воображала, что ему в Англии потребуется стабилизация его места в обществе, и он, возможно, сочтет разумным, а также целесообразным чаще жить с ней под одной крышей, сделать более открытой и публичной семейную сторону своей жизни и получать от этого удовлетворение.

И теперь она принялась усердно разглядывать себя в зеркале, ретиво соблюдать диетические предписания и косметические инструкции, ежедневно получаемые от Сары Шиммель. Она начала признавать действенность уникальных костюмов, которые выбирались для нее. И потому очень скоро, обретя уверенность в себе и соответственно самообладание, она стала постоянно думать о Каупервуде, с радостью предвкушала встречу с ним, его удивление и, как она надеялась, удовольствие, когда он снова увидит ее. По этой причине она решила остаться в Париже до того времени, пока не потеряет не меньше двадцати фунтов и тогда сможет носить творения мсье Ришара, которые с таким энтузиазмом готовились для нее. А еще она горела желанием опробовать новые прически, которые ей предлагал ее парикмахер. Ах, только бы все эти ее труды не прошли даром!

Она написала Каупервуду, что ее пребывание в Париже оказалось таким интересным – спасибо мистеру Толлиферу, – что она остается еще на три-четыре недели. «Хоть раз в жизни, – добавила она не без шутливости, – я прекрасно обхожусь без тебя и окружена заботами».

Это письмо странным образом опечалило Каупервуда. Ведь это он все так ловко устроил. И в то же время в его голове мелькнула мысль, что и Бернис приняла участие в этом. Ведь идея-то принадлежала ей, а он ухватился за нее как за единственный способ обрести счастье с Бернис, и вот оно случилось. И все же какой нужно иметь разум, чтобы сплести все так складно и безжалостно? Не будет ли когда-нибудь что-то подобное использовано против него? И что тогда – ведь он так любит ее? Эта мысль не давала ему покоя. Чтобы выкинуть ее из головы, он убедил себя в том, что всегда справлялся со всеми трудностями в своей жизни, придет время – справится и с этой.

Глава 36