Стон (СИ)

Они столкнулись в дверях — грудь с грудью, глаза в глаза. Тесно, жарко прижались, замерев от неожиданности и невозможности происходящего, и тут же резко отпрянули в стороны, но так и не смогли разойтись, заполонив дверной проем своими в унисон задрожавшими телами.

Взгляды смешались, дыхание опалило лица.

— Эй, парень, какого черта ты топчешься? Не стой на дороге, — раздался густой, полный нетерпения бас. — Или тебя подвинуть?

*

Он ненавидел эти глаза, ненавидел черные змейки волос, брошенные ветром на искажённое притворной мукой лицо, ненавидел закутанное во что-то темное тело, прильнувшее к нему на мгновенье, которого теперь никогда не забыть. Запах вина, вырвавшийся вместе с дыханием из полуоткрытых, насмешливо изогнутых губ показался удушливо-сладким, взгляд — глумливым и нарочито порочным.

Шлюха, которую снова сняли.

Грубый окрик Джона не напугал — челюсть он легко мог сломать даже такому огромному, но рыхлому и явно неподготовленному детине. Но он сделал два шага назад. И ещё два шага. Круто развернувшись и чудом не угодив под несущийся мимо кэб, быстро, не глядя по сторонам, перешел на противоположную сторону улицы и смешался с редкой толпой.

В груди кипели злые, горячие слезы, спазм больно сдавливал горло, и Джон тщетно пытался сглотнуть горько-соленый ком.

«Сука! Сука! — рвалось из его пересохшего рта. — Тебе меня не сломать! Джона Ватсона никому не сломать! Посмотрим ещё, кто кого! Сука! Уехать? Да будь я проклят, если уеду. Сдамся. Сбегу. Из-за какой-то бляди. Посмотрим… Посмотрим!»

Он несся, не разбирая дороги, наталкиваясь на прохожих и бормоча проклятия то ли в адрес того, кто так зло над ним посмеялся, то ли в адрес судьбы, которая посмеялась не менее зло.

*

Джон возвратился в Лондон два с половиной часа назад, едва не подвывая от нетерпения.

Господи, как мог он уехать, не увидев его ещё раз, не поняв, что же случилось с его обезумевшим сердцем, с телом, которое ни на секунду не переставало пылать, которое помнило каждое прикосновение, каждую капельку пота, скатившуюся по виску?! В его жизнь вошло что-то такое, чему он пока не придумал названия, но что было важнее всего на свете. Возможно, важнее самой жизни. Не поняв это «что-то», не распознав его сути, он потеряется окончательно в её бесконечно запутанном лабиринте.

*

Гарри везла его на вокзал, храня полное укора молчание. Он сорвался в дорогу неожиданно, так и не дав вразумительного объяснения своей лихорадочной спешке. Клэр едва не плакала, приняв всё происходящее на свой счет, и к жгучей обиде Гарри добавилось ещё и это: попробуй теперь докажи ничего не понимающей женщине, что лично к ней неожиданный отъезд полоумного братца никакого отношения не имеет, что она ему очень, очень понравилась, что, по большому счету, ему плевать, с кем его сестра делит постель и кого по ночам обнимает, вдыхая родной карамельный запах.

— Гарри…

— Не хочу это обсуждать! — отрезала она, не отводя от дороги темнеющих глаз.

— Послушай…

Гарри упрямо мотнула головой — пошёл к черту!

— Да послушай же! — выкрикнул Джон.

Отчаяние, вырвавшееся вместе с возгласом, её оглушило, и, вцепившись в руль, Гарри резко затормозила, испуганно прислушивалась к сумасшедшим ударам сердца.

Джон сидел, прислонившись виском к окну, и даже поза его умоляла о помощи.

— Джон… Господи… Джон! Что происходит?!

Он повернул к ней измученное, враз постаревшее лицо, и Гарри похолодела от страха — куда он влип?! Какую ещё войну затеял её непримиримый брат?!

— Джон, ответь мне. — Она рванулась к нему всем телом. — Немедленно!

— Я не знаю, Гарри, но мне… необходимо в Лондон. Там…

— Что там?! Что может быть там такого важного для тебя, Джон?!

— Не знаю. Всё.

…На перроне она долго обнимала его, гладила плечи и волосы, плакала скупо, но очень горько.

Джон шептал: — Я приеду. Я обязательно к вам приеду. В ваш замечательный дом. Гарри…

Она спрятала лицо на его груди, прижавшись к жесткой ткани видавшей виды куртки. Ветер растрепал светлые пряди, и Джон с наслаждением провел ладонью по шелковистому родному затылку.

— Люблю тебя.

*

Его прежний гостиничный номер оказался не занятым, и Джон задрожал от радости, увидев в этом счастливый знак — словно здесь его по-прежнему ждали. На этот раз он переступил порог, как порог пусть временного, но всё-таки дома. Быстро распаковал вещи, аккуратно разложив их на полках приветливо скрипнувшего платяного шкафа; пустую сумку задвинул глубоко под кровать, любовно расправив на знакомом покрывале воображаемые помятости и складки, преодолевая желание наклониться и втянуть ноздрями едва ли сохранившийся запах.

Нетерпение становилось почти безумным: оно ломало и скручивало, сотрясая громовыми ударами сердца, покрывая мурашками кожу — Джон соскучился невыносимо. Увидеть его сию же минуту, развернуть к себе тонкое, гибкое тело, источающее сладостный аромат, и спросить: что ты со мною сделал, ублюдок?! Почему я жить без тебя не могу?