Струящийся свет Божества

Позднее, сурово осудив пышный декор рыцарской культуры XIII в., порвав с ее роскошью, изнеженностью, гедонизмом, элитарностью как несовместимыми с христианскими идеалами, она не отказалась от тех принципов воспитания, что заложили в ней внутреннюю дисциплину, послушание, выдержанность (zuht). Она сохранила верность заповедям этикета, впитанным ею с детства, «отшлифовавшим ее натуру» (Г. Нойман). В той, другой, жизни, которую она начнет, оставив дом и семью, для нее воплощением истинной куртуазности станет отныне Царство Небесное. Старые меха куртуазного воспитания она заполнит новым, пьянящим Невесту Христа вином. Царство Небесное, увиденное и пережитое Мехтильдой, женщиной XIII в., построено по законам подлинного вежества. Учтивость, любезность, деликатность отличают отношения трех ипостасей друг к другу в главе, повествующей о решении Предвечного Совета создать человека (III, 9.). Создав человека, Бог дал ему жену, а с нею супружескую чистоту и невинность Сына Своего (III, 9). Образцом женского вежества является Дева Мария. В сцене благовещения она встречает весть о своем непорочном зачатии так, как полагается чистой и стыдливой душе (V, 23). Так же «куртуазно» она держится в тяжкое время испытаний подле новорожденного Христа в хлеву (V, 23). По законам куртуазности, «с разумением и учтивостью» ведет себя и душа человеческая, прорывающаяся в минуты экстаза к Царству Небесному. В горних высях Господь обращается к ней на языке придворного вежества, что «на кухне сей не разумеется», облекает ее в одежды, «что во дворце носить должно...».

Столь же высоко Мехтильда оценивает и другую добродетель рыцарской куртуазности — меру (maze). У нее maze является непременным качеством человека на службе у Господа. «Благословенная мера» — постоянная спутница Божественной любви. Более того, соблюдение меры есть, по мысли Мехтильды, одно из условий обретения вечного спасения (IV, 4). Сама Мехтильда, описывая свое любовное чувство к Богу, подробно изображая самые «рискованные», говоря современным языком, ситуации, всегда сохраняет меру и тонкое чувство такта. Исследователи считают, что благодаря данным качествам она никогда не переступает границу между любовью духовной и телесной; видения Мехтильды — пишет Г. Нойман, — «несмотря на смелый во многих местах язык эротических образов, являются чисто духовными переживаниями...»[448].

Безусловно, быт и нравы рыцарского уклада жизни — основной источник образов и тем Мехтильды. Сказанное не исключает определенного воздействия литературы той эпохи на ее эстетические вкусы. Куртуазная литература, по всей вероятности, находила место в занятиях подростка, а потом и взрослой девушки, умевшей читать и писать. Однако, видимо, верно предположение ученых (В. Мор, Г. Нойман), считавших, что она отдавала предпочтение не рыцарским романам, а куртуазной и песенной лирике. Не «Госпожа Авентюра» (Вольфрам фон Эшенбах) рыцарских романов с их любовным служением даме занимала пылкую фантазию Мехтильды, а лирика миннезингеров, раскрывших новые возможности языка.

Поставим вопрос о духовном горизонте ее опыта, о том, каков был мир написанного и услышанного слова, постоянно действовавшего на нее. Имеется в виду Библия, экзегеза, литургия, застольное чтение, проповедь, легенда. Зададим вопрос и о том, какое изобразительное искусство формировало ее чувства (иконы, миниатюры, рисунки в рукописях, росписи в монастырях и церкви). К сожалению, найти прямые параллели в изобразительном искусстве к писанию Мехтильды трудно, ибо большинство таких произведений, доступных современному исследователю, датируется временем после 1300 г. Однако такое воздействие несомненно было, о чем свидетельствуют видения Мехтильды. С гораздо большей определенностью можно говорить о Библии и литургии как о ведущем элементе образования и воспитания Мехтильды. Воздействие Библии можно рассматривать в нескольких аспектах. Первый из них — общепсихологический. С точки зрения детской и юношеской психологии, Библия играла основополагающую роль, она оставляла следы в душе и чувствах ребенка и подростка и, действуя своей образно-символической системой, способствовала накоплению того духовного, содержательного и эстетического «багажа», из которого средневековый человек черпал всю свою остальную жизнь. Осваивавая содержание Библии, мирянин обретал язык для выражения любых ситуаций, начиная с общежитейских и кончая духовными, мировоззренческими, затрагивающими проблему «последних вещей» — смерти, Страшного суда, рая и ада. Существование такого образного языка подпитывалось тысячелетней традицией христианской экзегезы — истолкованием тайных смыслов, которые стоят за каждым словом Священного Писания.