Струящийся свет Божества

Мехтильда росла, окруженная теплом и любовью родителей и близких (IV, 2). Однажды она совершила какой-то проступок. Спустя много лет она не могла без содрогания вспоминать об этом, как она пишет, грехе. Даже в зрелом возрасте она была уверена, что лишь раскаяние и исповедь спасли ее от страшной кары (IV, 2). А. Гаук и Г. Нойман считают, что речь идет о нарушении девочкой — живой, наделенной сильным темпераментом, — каких-то общепринятых норм поведения. Отголоски этого «прегрешения» ощущаются и в том, что позднее Бог даст ей в вечные спутники, кроме двух ангелов, еще и двух нечистых; один из них квалифицируется как «наставник в тайной нецеломудренности». Г. Нойман относит совершение «греха» на двенадцатый год ее жизни, считая, что именно пережитое потрясение подготовило почву и дало толчок для внутреннего перерождения подростка[451]. Вскоре произошло событие, перевернувшее всю ее жизнь: в двенадцать лет она имела видение; говоря языком Мехтильды, она получила привет от Святого Духа (IV, 2). Мехтильда написала об этом спустя почти четыре десятилетия в «Струящемся Свете Божества». Ее сообщение, как и все то, что она пишет о себе, очень кратко. Из него лишь следует, что в тот момент она была одна и, видимо, погружена в размышления, может быть, о содеяном ею проступке. С тех пор видения повторялись каждый день, заполняя ее мысли и чувства впечатлениями, столь разительно отличавшимися от того, что окружало ее и составляло основу повседневного феодального быта: многолюдные охоты, турниры, празднества. Ощущения нового бытия так захватили ее, что «сладость мира сего» доставляла ей лишь сердечные муки. Постепенно в душе девушки созревало понимание несовместимости состояния сосредоточенности духа, в котором она пребывала после первой встречи с трансцендентным, с той пестрой и шумной жизнью, что кипела и переливалась вокруг нее. Как можно понять из ее строк, она уже не была способна совершить «грех большой» — так сильно было присутствие благодати, хранившей ее. Однако контраст между мирской суетой, царившей вокруг нее, и нравственным переворотом, случившимся с ней, был огромен. Христианское благочестие, основанное на смирении и служении другим, составляло теперь основу мировосприятия Мехтильды, и оно вступало в непримиримое противоречие с принципами, на которых строился и стоял куртуазно-рыцарский дух эпохи: иерархия и сословная честь.

Перед ней реально стала проблема выбора. Какова же была альтернатива обычной жизни средневековой женщины? Прежде всего — вступление в монастырь, принятие монашества. Отметим, что в ту пору монашеский статус воспринимался как нечто достойное сословному положению средневековой аристократки. Аристократическое сословие считало богоугодным иметь в монастыре персональных ходатаев и заступников в лице одного или нескольких членов семьи. Безусловно, нельзя сбрасывать со счетов искреннее религиозное чувство идущих в монастырь, их желание уйти от соблазна мира и посвятить себя Богу. Подобные устремления поддерживались духовной атмосферой средневекового общества, его умонастроениями; идеалом этого общества был монах, аскет, святой. Отшельница-аристократка становится этико-эстетической реалией Зрелого Средневековья, что засвидетельствовано художественной литературой. В качестве примера можно сослаться на роман Вольфрама фон Эшенбаха «Парцифаль», где впервые ставится вопрос об отшельничестве как о сознательном и самостоятельном выборе молодой женщиной из богатого и знатного рода формы существования, принципиально противоположной общепринятой жизни. Сигуна, потерявшая жениха, в расцвете молодости и сил покидает мир и уходит от людей в чащу непроходимого леса. Теперь вся ее жизнь — «одна заупокойная молитва», а она сама является постоянным напоминанием о том, что жизнь переполнена злодеяниями и несправедливостью, что за ее блестящей куртуазной оболочкой таятся страдания и невзгоды. «Избыть содеянное зло» можно, по мнению Вольфрама фон Эшенбаха, изменив полностью свое бытие, весь строй мыслей и чувств. Поэт хорошо понимал, что большинству это не под силу, и поэтому в обществе необходимы те, кто напоминает ему о подлинных ценностях. Таково мнение духовной элиты того времени о роли женщины-отшельницы, воспитывающей современников своей особой жизненной позицией. Неизвестно, знала ли Мехтильда данное произведение, написанное в первом десятилетии XIII в. Нам важно лишь отметить, что чувства, волновавшие ее в отрочестве и юности, уже были «озвучены» в литературе и получили высокую оценку.