Свет на исходе дня

Она снова его позвала, сама заторопилась навстречу, он пошел на зов, и они встретились, но не очертя голову и впопыхах, как в первый раз, а спокойнее и как бы отдавая себе отчет в том, что делают, — она звала, он шел, дыхание у них стало общим, одно на двоих, да у Варвары иногда прорывался несдержанный стон.

Густые заросли ольхи, таволги и ракиты окружали маленькую поляну и укромный шалаш, над которым низко нависали ветки, — за подлеском стеной поднимался старый глухой лес; шалаш стоял у подножья высоких деревьев — стройных осин, покрытых зеленоватой, испускающей горький запах корой, веселых гладкоствольных кленов с тугими пружинистыми ветками, огромных берез, мощных елей и сосен. Великан лес, полный внятной, одушевленной силы, стоял над маленьким шалашом и молча наблюдал за тем, что происходит у его ног.

4. Домой Вербин вернулся поздним вечером. Было светло, и казалось странным, что деревня спит. Но движок в сарае на околице не стучал, свет был отключен. И все же, несмотря на поздний час, Вербин в доме нашел застолье: при свете керосиновой лампы Родионов и баба Стеша сидели друг против друга за столом, на котором стояли водка и еда.

— Полуношничаем, — сказала хозяйка. — Однако ты поздно, батюшка, я уже в беспокойстве была.

— Присаживайтесь, — Родионов показал на место возле стола. — Сегодня у нас поминальная. Двадцать второе июня.

— Мужа мово убили, — объяснила хозяйка.

— В первый день? — спросил Вербин. Хозяйка кивнула.

— Его перед этим на учебу послали. На месяц, сказали.

Родионов налил Вербину водки:

— На помин души.

Они не чокались, выпили и долго молчали.

— Ты ешь, батюшка, ешь, небось оголодал за день, — сказала баба Стеша. — Хозяин мой любил поесть, работал тяжело.

— Здесь? — спросил Вербин.

— Здесь, где ж еще. Живицу собирал, лес рубил, всяку работу делал. Мы перед войной поженились, неделю прожили. Я-то сама немолодая была, и он вдовый был, ребятишек троих имел. Его убили, они на мне и остались. Все говорили: «Отдай в приют, чужие», — да жалко было в сиротство отпускать. Вместе и бедовали. Иной раз так худо было, не подниму, думаю. А в конце войны сестра померла, у нее дочка была. Я тоже взяла, где трое, там и четверо. Крапиву ели, жмых… У нас места не больно родючие, хлеб — лебеда одна. Травами спасались. Корень иван-чая высушу, истолку, лепешек напеку, ребятишки кислицу ели, заячью капусту. Да что мы, все так жили. Ничего, переможились.

Это была та жизнь, которой Вербин не знал. Она существовала где-то далеко, в стороне, он никогда не думал о ней, как не думал, скажем, об островах в океане, которые, он знал, существуют, но в таком отдалении, что их как бы и нет.

— А ты сам-то, батюшка, откуда? — спросила хозяйка. Он почувствовал, что сейчас нельзя промолчать или отшутиться, все будет ложь.

— Я до семи лет в деревне жил. Помню, правда, плохо, в школу уже в городе пошел, отец переехал, когда мать умерла. Он механиком был, — ответил Вербин.

— Много на земле горя, — печально сказала баба Стеша.

В тишине с другого конца деревни доносился лай собак.

— Светло как, — посмотрел на окно Родионов.

— Нынче зори незакатные. Вечерняя заря с утренней сходятся, ночь короткая самая, — сказала баба Стеша. — Лето настало, да теперь на убыль пойдет с Петрова дня. После Петра-поворота солнце на зиму, лето на жару. А сегодня Кирила, конец весне, почин лету.

— Я сегодня Кирилла поздравил, лесника здешнего, — сказал Родионов.

— Славно, что не забыл, — обрадовалась хозяйка. — Человеку радость, когда о нем помнят.

— Вы его знаете, — напомнил Родионов Вербину, — мы на кордон заходили.

— Когда-то говорили: на Кирилу отдает земля солнышку всю свою силу. Вы-то не знаете, молодые, а я помню, какие в этот месяц праздники веселые были.

— А вы расскажите, — попросил Родионов.

— Так ведь поздно, спать пора, — улыбнулась хозяйка.

— Успеется. Одну ночь можно и не поспать, все равно коротка, — возразил Родионов.

Он налил всем водки, они с Вербиным выпили, а баба Стеша пригубила только и зажмурилась:

— Ох и злая! — улыбчиво пожаловалась она, пожевала кусок хлеба и стала рассказывать: — Поначалу крещение кукушки праздновали, на вознесение приходилось, сороковой день после пасхи, в четверг на шестой неделе.